Спекулятивный реализм: введение

Александр Писарев, Артем Морозов (Институт философии РАН)

29 апреля 2007 года в лондонском Голдсмитсе прошел воркшоп, объединивший четырех философов – Иэна Гранта, Рэя Брассье, Грэма Хармана и Квентина Мейясу. Специально для этого события Брассье придумал название, которое должно было задать тематическую рамку для выступлений участников – «спекулятивный реализм». После обстоятельных докладов и интенсивной дискуссии Мейясу, завершавший программу воркшопа, сказал:

Тогда никто не мог предположить, что это событие будет иметь далеко идущие последствия и окажет серьезное влияние на значительную часть ландшафта континентальной философии, перерастет в движение, которое охватит множество философов из десятков стран и рискнет заявить о намерении произвести переворот в философии. Изобретенный ad hoc термин «спекулятивный реализм» превратится в популярный бренд, начнет жить автономно от тех, кого первоначально объединил на время встречи, и станет именем попытки произвести революцию в континентальной философии. Спустя четыре года после голдсмитского воркшопа, в предисловии к сборнику, посвященному спекулятивному реализму и спекулятивному повороту в целом, Харман, Ник Срничек и Леви Брайант напишут:

Почему очередное философское течение, возникшее, скорее, на периферии философского мира из встречи молодых и малоизвестных философов, так быстро выросло в целое движение и вызвало такой оптимистический настрой?

Спекулятивный реализм – это прежде всего рамка, объединяющая первоначальную четверку философов, участвовавших в голдсмитском воркшопе. В качестве группы они просуществовали около двух лет, еще раз встретившись неполным составом на конференции в Университете Западной Англии в Бристоле в 2009 году.

На голдсмитском воркшопе Брассье ясно указал на общее стремление всех четырех его участников:

Эта задача предполагает критику и преодоление значительной части континентальной философии, наследующей Канту[4], поэтому спекулятивный реализм начинается с негативной программы – с критики современной, преимущественно континентальной философии. Он исходит из установки, что необходимо активно менять ландшафт континентальной философии, не дожидаясь его «естественного» изменения. На начало XXI века этот ландшафт в значительной степени задавался рядом связанных между собой и продолжающихся трасценденталистских и квазитрансценденталистских проектов – феноменологией, разнообразными философиями языка, постструктурализмом, объединенными антиреализмом[5].

В обобщенном виде гипотеза спекулятивного реализма предполагает, что в основании этих проектов лежит единая схема, определяющая общий набор стратегий философствования и его ограничений. Эта схема запрещает прямое постижение внешней реальности, как оно практикуется в обыденном и естественнонаучном мышлении. Согласно ей, всякая попытка помыслить, познать, выразить нечто внешнее, не зависящее от сознания, наталкивается на перформативное противоречие: любое «в себе» самим актом его мышления преобразуется в «для нас», то есть «мы не можем помыслить или воспринять X вне [факта] мышления или восприятия этого X», а в пределе «X не может существовать, не будучи помысленным или воспринятым»[6]. Это «аргумент Перла», обсуждаемый Брассье. Мейясу выстраивает схожий и более сложный, признаваемый всеми спекулятивными реалистами концепт – «корреляционизм». В его основе лежит «идея, согласно которой мы можем иметь доступ только к корреляции между мышлением и бытием, но никогда к чему-то одному из них в отдельности»[7]. Мышление оказывается запертым в «корреляционном» круге и должно считаться с этим.

Круг окончательно оформился в результате концептуализации конечности человеческого познания (в том числе философского мышления) в критической философии Канта. Конечность – это специфическая конфигурация, которую не следует путать ни с простой ограниченностью, ни со смертностью. Она в первую очередь означала активный характер познания: «До сих пор считали, что всякие наши знания должны сообразоваться с предметами. <…> следовало бы попытаться выяснить, не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием»