Четырёхстопный ямб Пушкина
К Ивану Грябову в именье
Подъехал прямо под крыльцо
В коляске с бархатным сиденьем
Фёдор Андреевич Отцов.
Он предводителем дворянства
В своём уезде избран был.
Хотя он был противник пьянства,
Но в целом, водочку любил.
Помещик Грябов рад бы встрече
С ближайшим из своих друзей,
Да на рыбалке был в тот вечер,
Как доложил бухой лакей.
А рядом, аккурат за лугом,
Текла спокойная река.
Там гость нашёл своего друга
С кривою удочкой в руках.
– Иван Кузьмич, не надоело
Тебе тут червяка топить?
Давай, наплюй на это дело,
Пошли скорее водку пить.
– Не, брат, такая уж натура,
Торчу тут с самого утра
Вот с этой англицкою дурой,
А клёва нету ни хера.
Вблизи стояла, наблюдая
Посредством выпученных глаз,
С огромным клювом попугая
Их гувернантка мисс Тфайс.
– Иван Кузьмич, да ну негоже
Браниться, да ещё при ней.
– Я эту стерлядь с наглой рожей
Нанял воспитывать детей.
Она ж по-русски ни бельмеса,
Хоть десять лет живёт в стране.
Всё думает, она принцесса,
И принц к ней скачет на коне.
Куда кикимору такую,
Торчит весь день, как в горле кость.
Вот так бы взял эту статую
Да в землю вбил, как ржавый гвоздь.
Двоих друзей окинув взглядом
Презрительно и свысока,
Кикимора взбрыкнула задом
И поменяла червяка.
Вдруг поплавок зашевелился
И Грябов дёрнул сгоряча.
Но тут за что-то зацепился
Крючок Ивана Кузьмича.
Он удочку подёргал малость –
Не повезло. Что есть, то есть.
Такая, знаете ли, жалость.
Теперь придётся в воду лезть.
Иван Кузьмич был телом грузен.
Подумал, коль одежду снять,
Так ведь окажешься в конфузе,
И начал гувернантку гнать.
Словами, жестами, упрямо
Он убеждал её уйти.
Хоть и страшна, а всё же дама.
Негоже яйцами трясти.
Но дама как-то затупила,
В башке включила тормоза
И лишь бровями шевелила
Да всё таращила глаза.
Ну ладно, дама иль не дама,
Иван Кузьмич с себя всё снял,
И в одеянии Адама
Он перед дамою предстал.
Отцова смехом распирало,
А мымра пялила глаза,
Поскольку в жизни не видала
Она мужские телеса.
Иван Кузьмич не торопился.
Он почесался кое-где,
Потом всем телом погрузился
И отцепил крючок в воде.
Прошло каких-то две минуты,
А он душой помолодел
И уж одетый и обутый
Он снова с удочкой сидел.
Гекзаметр Гомера
На колеснице богатой, с кучером толстым, холёным
Сам предводитель дворянства в гости к соседу приехал.
Возле крыльца его встретил раб, непотребно вонявший,
И доложил, что хозяин рыбу удит в водоёме.
Быстро спустившись по склону, наш предводитель уездный
Давнего друга Ивана возле реки обнаружил.
Рядом фемина стояла с ликом Медузы Горгоны,
Рачьи округлые бельма молча на воду тараща.
– Друг мой, Кузьмич Непреклонный, Гелиосом освещённый,
Воину не подобает вместо копья хворостина.
За руки взявшись, вернёмся прямо к подножью Олимпа
И призовём Диониса амфоры наши наполнить.
Но отвечал Непреклонный: – Боги меня покарали.
Как Прометей, я прикован к этому самому месту.
Лишь озарила Аврора утренним светом посевы,
Я уж торчал без движенья с этой вон чёртовой куклой.
Тут гладь воды всколыхнулась с лёгкой руки Посейдона,
И зацепилось за камень ихтиоловное средство.
Леска из тонкого шёлка вмиг тетивой натянулась,
Как под рукою Тесея, как у Эпирского лука.
Скорбный Кузьмич безутешен, в горе срывает одежды,
Чтобы подобно Эгею, броситься в бурное море.
Даже под взглядом Горгоны он не становится камнем,
А напоказ выставляет туловище Аполлона.
Окаменела Медуза, видя, как голое тело
На берегу постояло гордо, как статуя Зевса,
После в прибрежные воды не торопясь погрузилось
И отцепило от камня прочно застрявшие снасти.
Долго ждала Пенелопа из дальних стран Одиссея.
Здесь у нас плаванье длилось, правду сказать, две минуты.
Как Афродита из пены, вылез Кузьмич обнажённый,
И как ни в чём не бывало, снова продолжил рыбачить.
Сонет Шекспира
Друг мой, Горацио, не вспомнить не могу,
