— Танцуй, ведьма! Танцуй! – оглушительно вопила толпа на прихрамовой площади.
Лика кричала. Раскаленные сандалии уже успели надеть на её стройные ножки, и тошнотворный запах жженой плоти растекался по округе. Боль заставляла сердце бешено колотиться в груди. Голос срывался, стоять на месте было невозможно. Тело само инстинктивно дергалось, стараясь избавиться от того, что приносило страдания, извиваясь в уродливом подобии танца. Поддаваться, делать то, что издевательски требовала толпа не хотелось, но...
Лика бросилась к фонтану, надеясь остудить раскаленное железо в его чаше, наполненной до краев холодной водой, но толпа перекрыла ей дорогу. Гогоча и улюлюкая, собравшиеся на прихрамовой площади люди продолжали вопить свое проклятое:
— Танцуй, ведьма!
За что?! Всю жизнь Лику учили прятать свою силу, скрываться в лесах, сторониться людей… Ибо люди считают любое колдовство страшным грехом, ужасным преступлением! Только вот разве не преступление: имея силы помочь – пройти мимо?
Лика пройти не смогла. Когда в охваченной эпидемией деревне десятками стали умирать люди, она пришла к ним. Девушка смешивала травы, делала отвары, отпаивала, выхаживала, спасала. Ее восхваляли, называли спасительницей и благодетельницей, но, когда ее стараниями опасность миновала…
— Она ведьма! Она пошла против воли Бога! – тыкали в неё пальцами те, кто совсем недавно пил её отвары, кто именно благодаря её вмешательству не умер в горячке, те, кто должен был бы быть благодарен за спасение. И вот она — благодарность: её заманили в ловушку, схватили, связали и притащили к храму.
— Ведьма… Она ведьма… – нашептывали они настоятелю, чьи виски совсем недавно тронула первая седина.
И тот охотно кивал, не сводил с нее похотливого взгляда, сверкающих алчущих плотских удовольствий глаз. С первого взгляда Лика поняла: именно настоятеля ей стоит опасаться больше остальных. Потому что на дне его глаз плескался и лютый азарт, такой, какой просыпается у охотника, что затравливает зверька собаками. И таким зверьком сейчас была Лика. Она понимала — настоятель тот, кто будет упиваться ее страданиями, наслаждаться ими так долго, как только сможет.
***
Потом был подвал. Поросшие плесенью стены, следы крови на каменном холодном полу, закопченный потолок и голодные крысы размером с небольшую собаку, жаждущие отгрызть Лике нос или палец, стоит только задремать…
Через два дня голода и холода в ход пошли пытки. Иголки её не взяли – успела зачаровать кожу, чтобы та стала плотной, как камень. В воде она не утонула – эта стихия всегда помогала ей, была родной и приветливой. Растянуть на дыбе тоже не получилось…
Но все же попытки истязать ее для Лики бесследно не прошли. Магия постепенно истощалась, исчерпывалась, нарастало головокружение, тошнота, накатывала слабость и все быстрее разрасталась пустота внутри. С силой уходила и вера в людей. Теперь Лика вспомнила заветы наставниц, их наставления, понимала, о чем они говорили, от чего предостерегали… Понимала и мысленно соглашалась с каждым их словом, но было поздно.
Когда палач под пристальным взглядом настоятеля положил перед ней десяток раскаленных до бела прутьев, девушка окончательно поняла, что проще признаться во всем, что только предъявят и уповать на быструю и безболезненную смерть. Лика знала — с огнем ей не справиться. Он никогда не давался ей, не подчинялся и не помогал, в отличие от воды, огонь не был ее другом и соратником. Отнюдь! Она боялась его, страшилась той боли, которую он причинял, стоило проявить неосторожность. Девушка понимала, что просто не вынесет, не справится, не сумеет…
Лика подписала все бумаги, созналась во всех, даже самых глупых и нелепых вмененных ей преступлениях, вроде наведения порчи на корову какой-то крестьянки. Но от клеймения каленым железом это не спасло.
Ее развернули к стене, задрали руки над головой, вынуждая встать на цыпочки. На тонких запястьях защелкнулись массивные железные кандалы, скрепленные цепью, что была продета сквозь вбитое в каменную кладку кольцо. Палач разрезал ткань платья на ее спине. Лика понимала, что будет дальше, потому закусила губу, отвернулась и тут же наткнулась на взгляд настоятеля, сидевшего в удобном, неуместно роскошном для пыточной, кресле. На его лице ярко сияло предвкушение, ожидание…
Палач взял первый прут и медленно приложил его к оголенной коже. Запахло паленым. Боль сметающей все на своем пути волной разлилась по телу. Лика выгнулась, вцепилась в цепь кандалов и закричала. Девушка собрала всю силу, что еще оставалась, направила ее на то, чтобы заглушить чувства, прогнать боль. Ей удалось. Но был и следующий прут, а за ним еще один. И еще… Сил не осталось. Настоятель получил то, зачем пришел…
Лика лежала на полу в камере, дрожа всем телом, не понимая, почему так холодно, когда вся спина горит огнем. Она мечтала о том, чтобы провалиться в беспамятство, уйти в агонию, тем самым избавиться от нестерпимой боли. Ей казалось, что палач все еще здесь, все еще прижимает раскаленные пруты к ее коже, а настоятель по-прежнему сидит в углу, бросая ему сухие приказы: “Еще!”
