Утренняя прохлада запустила пальцы под одежду, заставив Марью поёжиться. Лето кончилось. Позади, отрезая дорогу в домашний уют, хлопнула дверь подъезда.
– Вперёд, беспечный пешеход…
Утро среды Марьяна не любила со времён университета. Среда ассоциировалась у неё с желтизной, сонливостью и унынием: в среду стояли самые скучные пары, в среду было дальше всего от выходных – прошедших и будущих – а уж работа в этот день и подавно казалась каторгой. Почему бы не сделать среду выходным днём вместо, скажем, субботы?
«Напиши премьер-министру», – посоветовала она себе. «С его любовью к странным инициативам у тебя есть неплохой шанс».
Всё, решительно всё в этот день оборачивалось против Марьяны. В автобусе ощутимо воняло – скорее всего, кем-то немытым – и от этого запаха скоро стало подташнивать. Пришлось выйти на остановку раньше и слегка пробежаться, чтобы не опоздать. Не по размеру громкая собачонка оглашала ведущую к работе аллею противным лаем. В довершение всего, перед самым входом подвернулась левая нога (чёрт бы побрал дресс-код с его идиотскими туфлями!), и несколько секунд, спасаясь от падения на бетонную плитку, пришлось прыгать на правой. Шедший мимо мужик в костюме даже не подумал помочь.
Тучная, источающая убийственный аромат духов Тарасьян отстала от Марьи на какие-то полминуты – та успела лишь убрать сумку и ткнуть в кнопку системника. Нагоняй от начальницы отдела мог бы стать достойной вишенкой на торте мелких злоключений среды, но в этот раз гроза прошла мимо – младшую сотрудницу величественно проигнорировали, немедля атаковав телефон. Кто сегодня вызвал гнев солнцеликой, Марью не интересовало: безвестный герой, ответственный за неведомые поставки, принял огонь на себя и эффективно отвёл его за пределы набитого столами и мониторами помещения.
Работать отчаянно не хотелось.
«Но квест на получение зарплаты никак нельзя провалить», – напомнила она своей лени.
Среда в самом деле была жёлтой – цвета электронных табличек, цвета чужих лиц, цвета ламповых внутренностей комнаты, контрастирующих с бледным миром за окнами. Сентябрьская серость изнутри уже не казалась такой мерзкой.
«Всё познаётся в сравнении. Трудись я на грязном овощном складе, этот офис тоже казался бы мне уютным».
Понемногу начала болеть голова. В последнее время это случалось чаще и таблетки не особенно помогали.
– Марьюшка, распечатай мне сводный отчёт за август.
– Хорошо, Елена Геннадьевна.
«Хорошо, что я его сделала – хотя по плану он до сих пор в работе. Но кого волнует?»
Пока бумажка ползёт из общего принтера, можно встать и слегка размяться. Свысока посмотреть по сторонам. Помрачнеть.
Женщины таращат глаза в мониторы. Кое у кого уже дымится чай – хотя всего-то девять утра. Строева и Светланова шепчутся. Машка явно раскладывает пасьянс – куда ещё ей тыкать мышью с таким сосредоточенным видом?
Отчёт допечатался, и Марья отнесла его Елене Геннадьевне, заслужив сухое «угу».
«Работа мечты. Ещё десять лет в этом болоте – и я превращусь в такую же уродливую тётку и тоже буду попивать чаёк, сплетничая о какой-нибудь ерунде.»
Марья нахмурилась. От сеанса самобичевания вряд ли стоит ждать пользы. Сама виновата, да. Не о таком мечтала? А о каком? Мечты бесполезны, если не дополнены точным планом. Были у неё конкретные мечты? Закончить ВУЗ, найти абстрактную работу? Попасть в страну сиреневых пони? Абстрактная работа – вот она, бессмысленная и беспощадная. А единственна сиреневая вещь на горизонте – кофточка Тарасьян. На пони никак не тянет, скорее уж, на корову…
Она вернулась к работе, споро превращая разрозненную груду циферок в осмысленную структуру. Больше работаешь – меньше думаешь. Меньше думаешь – лучше спишь. Лучше спишь – лучше работаешь…
«Тьфу!»
Офис понемногу затягивал Марью, превращая её в свой придаток. Звенел, щёлкал, обрабатывал информацию, тратил сахар, глядел в окна и выпускал наружу щупальца телефонных переговоров.
Звуки пульсировали: скрежет древнего принтера, крики Тарасьян, дробный стук пальцев по клавиатурам – офисная симфония то сливалась в единый, буравящий шум, то распадалась на сотни отдельных партий, каждая из которых норовила ухватить кусок сознания Марьи и утащить как можно дальше, как можно глубже. Следом поплыло зрение. Заколебались и вспучились пузырями стены, задрожал, готовясь обрушиться, потолок, а лица коллег, наоборот, приобрели пугающую чёткость. Выступающие носы, влажные, огромные рты, блестящие шары глаз – все они шевелились, двигались, из-под штукатуренных, раскрашенных масок выползало нечто сокровенное и поганое, оно тут же находило свои подобия и вступало в ними в спор – рты разевались ещё сильнее, мышцы под кожей напрягались, стягивая дряблую плоть и обнажая крупные зубы. Вокруг Марьи бушевал скандал, словесное побоище, смысл которого нельзя было разобрать, и волны злобы сминали и без того утратившую опоры реальность. Тучеподобная Тарасьян беззвучно орала на Машку Негожеву, та, оскалясь загнанной в угол крысой, изливала в ответ порции незримого яда, поодаль сцепились три молодящиеся дамы из абонентского отдела, программистка Строева, которую за глаза звали морской свинкой, трясла распухшей родинкой на щеке, пытаясь не то перекричать, не то задавить Светланову – и весь этот ад расползался вширь, углублялся, обретал всё больше отвратительных черт. Зубы сцепившихся сотрудниц росли, выпирая изо ртов; лица становились озлобленней, человеческие черты в них таяли, растворяясь в звериных гримасах. Ещё немного – и эти блестящие, большие зубы будут пущены в ход. Немного, совсем немного…
