Заспанное солнце только взошло и начало раздирать плоть ночных занавесок, а откуда-то уже ворвался ветерок, пронесся вокруг тебя, коснулся шеи шелковым платком и исчез, оставив тебе нотки пачули и сладкий полудрем. Ты переворачиваешься на бок, прячась от режущих глаза лучей, и чувствуешь сладость спелого медового персика, физически ощущаешь бархатистость его кожуры, будто всей пятерней охватываешь столь пылкую мякоть. Едва встав, еще чуть пошатываясь, ты ледяными ступнями прокладываешь себе тропу к очагу столь пленительного счастья, взрыву ароматов, но не найдя ничего похожего на то, что могло рождать подобные запахи, заостряешь внимание на книге.
Подходя к ней ближе, ты начинаешь совершенно точно слышать от нее запах спелой пшеницы, воздуха после грозы, ощущать во рту терпкость вина, сладость тела, любимого когда-то тобой человека. Все потому, что книга эта – лишь материальное обличие всего того, что было в любом из нас когда-либо было, есть или будет, квинтэссенция наших желаний и пороков, стремлений, увяданий, боли, гнева, желчи, радости, любви и непомерного счастья. Эта книга ЕГО, эта книга о НЁМ, эта книга о НАС.
В приглушенном свете ты просто болтал о чем-то с друзьями в хорошей компании или радовался первым дням весны, переживал самую большую потерю в жизни или самое большое счастье на земле, а рядом был ОН, ОН негласно и робко, не выдавая своего присутствия, но зорко смотрел на тебя из самого темного угла комнаты, из самого темного угла твоей души, смотрел и записывал.
ОН – мой самый дорогой и горячо любимый друг, часть всепрощающей и всеобъемлющей энергии любви, что мне приходилось встречать, ОН – Шпека Денис, Ш.Д., мой Денечка.
моей хрупкой, но такой счастливой маме
ты вспомнила, как верно я люблю тебя1
посвящено тем, кто понимал под любовью всё что угодно, но только не её. у вас
получится покончить с такой хитрой привычкой
то, что вы ищете – тоже ищет вас
денис, я не могу молчать. этот текст очень плохо написан. соберись и пиши хорошие тексты, ведь я жду от тебя невероятную книгу. пожалуйста, научись лаконичности и не_мешанине, не_избыточности. простоте. я понимаю, что, возможно, это как снежный ком – твои чувства ко мне такие, что их не получается спокойно передать. но это очень сложно читать – там мириады образов. и так везде, где много букв. не надо на это обижаться. если бы ты сказал мне конкретно, что что-то хуёво написано, я бы взбесилась, но приняла. пойду посмотрю фильм о парфюмках, спасибо
здесь я рос и делал то, что умел делать, либо
я просто совру, я просто совру, я просто совру
я проснулся, когда она спала. лопатки её были почти сведены, а будь я в тот момент чуть анатомически прозорливее, я бы задался бытовым вопросом. почему. мы не пили в тот вечер ни белое, ни розовое вино, потому я ощущал глубину своей души естественно. я не помнил прошлого, открыв глаза минуту или пять назад, но чувствовал великую благодарность по отношению к нему. она же передавалась мне через запахи и будто по наследству. так, открыв глаза и включая вслед пару-тройку прочих чувств, я мягко отвёл себя ото всего: от царившего внутри студии пало-санто, калифорнийского жасмина и ладана, ладана в пиалке. увёл в сторону запаха нераспустившихся маков, несколько из которых я обнаружил в лесу тем далеким летом, когда впервые влюбился. это разумеется, что тогда я не понимал ни милость разных подходящих слов, предназначенным цветам, и не мог оценить чудо того, что тем из них суждено было не раскрыться. не так давно те бедолаги явились мне в виде татуировки прямо под сердцем. горячо бьющимся, лучезарным сердцем. только спустя с десяток лет я собственной природой подарил им жизнь.
восточной лилии в вазе на полу шла четвёртая ночь. за пластиковым окном тихо, как шумел тот лес, падал снег.
крайне осознанно подбирая, вспоминая слова гибкой детской молитвы, я захватывал с ней и свойственный ребёнку стыд, ведь мне должно было быть стыдно: я не молюсь чаще раза в месяц и в периоды полного вдохновения творю молитву ещё реже. к тому же, я уже несколько лет подменяю идею бога идеей любви. связав их тесно, уверенно узаконив в своей палате весов. как говорится, люби горячо и рай тебе покажется прохладным, да и убогим тоже. лишь поэтому сквозь меня шептались простые слова благодарности за живое состояние каждого, кого я любил. я сомневался и едва ли смеялся перед произношением нескольких имен, чьи носители причинили мне много несправедливой боли, отрицая её до последнего и наверняка аргументируя в себе право на её новое биеналле (ведь всегда, всегда может быть хуже) и после того, как отыскал в себе – не силы и не смелость, нет, – короткое интуитивное терпение переждать свой уход, уже и так состоявшийся. я не хочу винить её, я лишь подчеркиваю раз за разом элемент несправедливости на земле обетованной, где люди не хотят оставаться людьми. не выискав этот элемент в себе, в своём разбитом деле (и то был высший промысел, промысел двусмысленный, полезный лишь по прошествии времени), я бы в пене схожих историй забыл место собственным млениям; этому таинству, абсолютно (подчеркнуть «абсолютно») воплотимому. никому не повезло родиться в стране в эру диктатора, так и ни одна душа не удачлива однажды проснуться с ним, запертым в элегии её голых бёдер. и какие только искажённые сознания не хранят эти большие города в квартирах на своих болезненных отшибах.
