Отрывок из рассказа "История праведника".
Меня зовут Чедра. Я – сын прачки, родом из Латри Ла[1] - небольшой вилейской деревни. С детства знал тяжкий труд, нужду и бедствия. Мать с юных лет гнула спину на местного графа, да и невзначай согрешила со своим хозяином. Понятно, не по своей воле. Так-таки, я – графский бастард. Папаша меня в упор не видел, лишь изредка, встретив во дворе, отвешивал отеческого пинка. От него, козла безрогого, родилось еще двое моих сестер, но они умерли во младенчестве – мы с матерью активно недоедали.
Однажды соседский мальчишка, страдавший падучей, начал биться в страшнейших конвульсиях, изо рта его пошла пена. Я, пяти годов от роду, наклонился над ним и отвесил целенаправленный удар в грудь, паренек тут же успокоился, а я встал на ноги и пошел, как ни в чем не бывало, полоть траву. С тех пор припадки у пацана полностью прекратились – он выздоровел. Ко мне стали приводить больных сначала односельчане, а потом и из соседних деревень. Не разбираясь, кто чем болен, ни о чем не спрашивая, я безошибочно определял, куда нужно стукнуть сжатым кулаком. Бил с небольшим размахом, четко и достаточно сильно. Моя метода выглядела, мягко говоря, странно, но действовала безотказно. Исцеление было стопроцентным.
Мы зажили, как у Создателя подмышкой – меня благодарили едой, одеждой и даже мелкими монетами. Мать больше не желала стирать белье на графа и предоставлять ему себя по первому требованию. Рабами мы не были, никому не принадлежали, но буржуй имел неограниченную власть в местечке и однажды захватил мать, запер в сарае, а мне приказал явиться пред светлые очи. Гадский папаша долго смотрел в глаза, потом сказал, что отпустит маму, если я его вылечу. Чем болен сукин сын, я не знал, но отвесил ему основательный удар по яйцам. Он скрючился, завыл, однако, наслышанный о моей методе, лишь дал мне пинка под зад.
На следующий день мать домой не вернулась, а мне снова приказали прийти. Как выяснилось, графа одолела половая слабость, и поганец больше не мог пользовать женщин, в том числе, и свою жену. Услыхав о неудаче, я очень удивился – раньше осечек не случалось. Мне было сказано, мол, если не получится на сей раз, маму запорют до смерти. Я постарался хорошенько сконцентрироваться и снова вмазал негодяю по яйцам. Прооравшись, граф приказал привести одну из дворовых девок и попытался прямо при мне совокупиться с ней, но потерпел сокрушительное фиаско. Прелестница удалилась, а меня схватили и тоже бросили в сарай.
Наутро нас вывели на площадь, где собралось все население Латри Ла. Граф обвинил нас в шарлатанстве, знахарстве и всех видах членовредительства и попросил определить меру наказания – избиение цепями до костей. Обычно после такой экзекуции наказуемый откидывал копыта, но официальной смертной казнью она не считалась. Судья, старая лысая сволочь, торопливо стукнул молотком по медной пластине, стремясь угодить сиятельству. Вот кого бы я четвертовал с превеликим удовольствием на пару с мерзавцем-графом!
Утром нас снова вывели на площадь, положили на лавки, и двое приставов принялись изо всех сил хлестать нас железными веригами. На пятом ударе я потерял сознание.
Очнулся в светлой чистой комнате, на мягкой кровати, с повязкой на спине. Оказалось, граф из соседнего имения, чью дочь я вылечил от смертельной хвори ударом по печени, прослышал о нашей беде и в последний момент успел остановить казнь и выкупить пленников. И мама, и я скоро поправились и остались на новом месте, тем паче, нам предложили бесплатное пропитание и жилье. Я стал личным лекарем очень влиятельного семейства, притом мне не запрещали помогать многочисленным посетителям, продолжавшим прибывать отовсюду.
В основном, у меня не случалось осечек, однако иногда я наотрез отказывался бить пациента, чего сам себе объяснить не мог, как и то, откуда знаю место целительного удара. Новый хозяин оказался на редкость просвещенным, мы часто разговаривали о смысле жизни, вере и религии, добре и зле, спорили, философствовали. Тот граф был не чета моему кобелю-папаше, он-то и объяснил мне, неразумному мальчишке, почему не удалось избавить незаконного родителя от импотенции. Эта болезнь – наказание Божье за развратную жизнь, и сам Создатель не хотел излечения. Те, кого я отказывался бить, или скоро умирали, или продолжали жить с недугом. Промысел Всевышнего. Так все и объяснялось.
Я уверовал в мудрость провидения. Но, сидя на одном месте, невозможно в полной мере служить Создателю. В двадцать лет я попрощался с мамой и упал в ноги хозяину, прося отпустить меня выполнять свое предназначение. Он понял, благословил и дал в дорогу еду и одежду. Начались долгие годы скитаний.
Ранее я не только никогда не произносил грубых слов, но и не держал в руках денег – их брала мама. Так было и позже. Ходил по городам и весям, лечил за пищу и кров, исцелял одним ударом и вразумлял тех, кому требовалась Вера.
Потом началась эпидемия вилейского гриппа. Я пробовал с ним бороться, но решительно не знал, куда следует бить. Несомненно, эта болезнь – наказание всей вилейской нации. Иного объяснения просто не может быть. Народ вымирал селами и городами. Тогда я возглавил отряд волонтеров и боролся с заразой всеми возможными способами: сжигал трупы, изолировал здоровое население, санировал территории. А ночами молился. Ни один мой соратник не умер, хотя мы не раз совали головушки в самый эпицентр инфекции. А жизней спасли – не счесть! Когда грипп ушел, мы продолжали очищать почву и воду от грязи и зараженных останков. Работали дни и ночи. Мои ученики построили близ столицы монастырь и храм, названный в мою честь Чедроградом. Там находили приют мятущиеся души, страждущие и плачущие. Потерявшие веру в торжество справедливости. Ни одного вилейца я не прогнал, ни одному не отказал в помощи. Даже тем, кому не помогало лечение, требовалось врачевать душу, все уходили по домам просветленные. Воры, вымогатели, изверги самого высокого порядка – каждому, кто приходил, я и мои соратники помогали прозреть и стать лучше, добрее.
