Соболев
Боль привычно скрутила
меня в тугую пружину. Била кувалдой по
башке, вытряхивала из меня душу, оголяла ошмётки оставшихся ещё в живых нервов.
Это был мой
персональный ад, в котором я варился уже бесчисленное количество дней. Моя жена сделала аборт.
Моя Янка — хорошая, домашняя девочка, которая с момента первого секса мечтала залететь и
родить пухлого, розовощекого малыша,
избавилась от моего ребенка.
Я мысленно
вспоминал все её замирания перед витринами детских магазинов; взгляды, которые
она бросала на детские коляски, её страхи и слезы, когда у неё приходили
месячные.
Может быть,
поэтому я не сразу поверил в то, что мне сказал Раф. Мой сбшник был парнем
дотошным, но он мог не так услышать, не так понять … хотя Раф поведал обо всем в своей манере:
максимально коротко и скупо, присовокупив к своему рассказу бумажки из
поликлиники.
«Медицинская
карта прерывания беременности» . Ничего
себе бланк, а? Карта. Они называли
медицинской картой то, что было по факту обыкновенным убийством.
Я уже давно был
зверем, и подобные мелочи не пугали. Убийство?
Пфф… Мужчины должны защищать своё, должны биться с противниками и даже
убивать их… но как можно убить невинного ребенка, наше общее продолжение?
Напиваясь
коньяком и водкой, трахая бесчисленное количество девок и делая отбивные из парней, рискнувших
выйти против меня на ринг, я пытался забыть это… пытался выкинуть из головы
крохотные пальчики, которые никогда не зажмут в кулаке погремушку, не потянут в
рот мамину прядь волос и не обнимут меня за руку.
Я мысленно представлял,
каким бы мог быть этот ребенок.
У него могли быть
умненькие, но одновременно добрые Янкины глаза — и я позволил бы ему всё, что угодно. А может, Яна родила бы мне дочь — рыжую, как я
сам. Янка любила повторять, что девочки, похожие на отцов, всегда счастливы. Счастливы…
Хуже всего мне
было по ночам. Когда все звуки замирали, проститутки отправлялись домой, а
спиртное начинало выветриваться.
Сначала я
просыпался в холодном поту, затем — с мокрым от слез лицом, а потом вообще
перестал спать. Сидел как придурок и пялился всю ночь на этот бланк, который
притащил из больницы Рафаэль.
Однажды, застав
меня в таком виде, мой приятель не выдержал — нарушил субординацию.
— Дим, может,
пора её найти и вернуть домой? — спросил Валеев, усаживаясь за стол рядом. — Время прошло не так много, и сейчас у нас
всё ещё много шансов быстро отыскать Яну. Через месяц это станет сложнее.
Я кивнул,
прекрасно понимая, о чем он говорит.
Данные с камер наблюдения обычно хранились около месяца, не больше. Да и
вообще, по свежим следам идти всегда проще.
Я посмотрел на
бумажку.
— Дим?
Я покачал
головой.
—Нет. Раф.
Валеев промолчал
— но я и без слов услышал его удивление. Вскинув злой взгляд, я объяснил.
— Представляешь,
каким чудовищем я ей казался, если она решилась на такое… — я кивнул на бумажку. — Это не она сделала
аборт. Это я подтолкнул её к нему.
Оказался недостоин стать отцом.
Эта мысль била
меня наотмашь, каждый раз нокаутируя
одной короткой фразой — я был недостоин ребенка.
Не какого-то любого… а того, нашего с Яной.
Того, которого бы я любил. И того, чья
жизнь оказалась прервана из-за меня.
Осознав эту
простую истину, я стал еще злее. Выгнал
всех сук, которые загнездились в моем доме, провернул несколько значимых
сделок.
Нет, пить я не перестал
— это помогало мне временно забыться. А ещё меня спасал ринг, благодаря
которому я до сих пор чувствовал, что живой. Боль — прекрасное чувство, хотя и
оно лживо.
Потому что это,
конечно, была неправда. Я давно умер.
Вместе с тем
ребенком, в котором мне отказала моя жена.
Медицинская карта
на убийство.
Яна
— Ярина, — рявкнула старшая кассир, заглядывая в
подсобку. — Соболь, ты где?
Заметив меня,
скукожившуюся на стуле, он шумно выдохнула,
но промолчала. Мне опять не здоровилось. Болело всё тело, мутило — накатывала то
тошнота, то слабость, а ещё постоянно хотелось есть и спать. И тепла. Я отчаянно мёрзла — может из-за собачьего холода, бьющего по ногам из
открытой двери, а возможно, из-за низкого уровня железа в крови.
Хотя, скорее
всего, и то и другое вместе.
—Ярина, —
протянула начальница, явно стараясь сдержать своё раздражение на меня. — Ты
работать можешь?
Я не могла.
Меня мутило. Я
замерзла. И в туалет опять хотелось.
Но уйти с
середины смены — значит, потерять деньги.
А этого я допустить никак не могла.
—Я иду, — кивнула
я Ольге Николаевне. — Сейчас, минуту.
Старшая кассир
молча подождала, пока я поднимусь и проковыляю в зал — мы обе понимали, что она
мне делает большое одолжение.
Когда я под
покровом ночи сбегала из родного города, я мечтала о свободе — о счастливой
жизни без человека, который меня убил. Мне казалось, я смогу без него.
Смогу без его
запаха, который заставлял меня терять голову и отключал мои мозги, смогу без
его рук — самых ласковых и самых жестоких одновременно; смогу без его голоса, от которого внутри меня, кажется, переворачивалось
всё живое. Соболев причинил мне много зла. Не только
своими действиями… Иногда оглядываясь назад (как я ни старалась, я всё же
иногда вспоминала свою прошлую жизнь), я ловила себя на страшной мысли, что
физическую боль я бы ему простила.
Потому что это было почти
пустяком по сравнению со всем остальным.
