«Нет-нет-нет!» – в панике закричала я, инстинктивно закрыв лицо ладонями. Холодный ужас пронзил меня, когда я почувствовала на руках что-то теплое и липкое. Резко отдернув ладони, я с ужасом уставилась на свои руки – они были покрыты густой, темной кровью.
Грудь сдавило, дыхание стало прерывистым и частым. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Перед глазами все поплыло, мир превратился в размытые очертания.
Никогда прежде я не оказывалась в такой ситуации. Сколько времени я провела без сознания? Час? Два? Может быть, целый день или даже больше? Ноги вдруг стали ватными, и я пошатнулась, отступая назад. Металлический предмет на полу преградил путь, и, опустив взгляд, я увидела его – окровавленный нож, зловеще поблескивающий в полумраке.
«Чья это кровь? Что происходит? Откуда взялся нож?» – вихрь панических вопросов крутился в голове, вызывая тошноту и головокружение. Словно загнанный зверек перед хищником, я ощущала неизбежность приближающейся смерти. И самое страшное – я понимала, что не в силах ничего изменить.
Шесть месяцев назад
Я медленно возвращалась к жизни после той страшной аварии, о которой почти ничего не помнила. Единственным напоминанием о той ночи служил уродливый шрам, протянувшийся от шеи до поясницы – след от железного штыря, встретившегося на моем пути. По рассказам родителей, моя машина трижды перевернулась на обледенелой трассе, а я вылетела через лобовое стекло, налетев на тот самый штырь.
Восстановление давалось тяжело. После двух недель комы мое тело все еще плохо слушалось: пальцы немели, спина постоянно ныла, а сломанная нога отказывалась полностью разгибаться, несмотря на снятый гипс. Простые повседневные дела превращались в настоящее испытание. Застегнуть пуговицы на рубашке становилось подвигом, а попытка поесть жидкую пищу часто заканчивалась тем, что большая часть содержимого тарелки оказывалась на столе.
Вечерами боль усиливалась, превращая обычные процедуры, вроде принятия ванны, в настоящую пытку. Мысль о том, чтобы сесть за руль, вызывала ледяной ужас – даже немногие воспоминания о той роковой поездке до сих пор преследовали меня кошмарами. Именно поэтому я согласилась на курс психотерапии – родители и мой врач настаивали, что мне нужна помощь, чтобы справиться с навалившимся кошмаром.
В машине по пути в больницу я старалась не думать о том, что произошло, но память снова и снова возвращала меня к той картине: я лежу на траве, окрашенной моей кровью, и протягиваю руку к неизвестному силуэту, стремительно приближающемуся ко мне. Родители уверяют, что это был отец – в тот день мы с ним ехали домой на разных машинах, и именно он первым добрался до места аварии. По их словам, я звала его, пытаясь выбраться из кювета, пока не потеряла сознание.
Но что-то не сходилось. Силуэт, который я помнила, никак не походил на отца: слишком высокий, с широкими плечами и неестественно быстрой для своего возраста походкой. Только профессиональные спортсмены в пятьдесят лет могли двигаться так легко и быстро, а мой отец последние годы не отличался особой физической подготовкой. Эта мысль не давала мне покоя, словно намекая на какую-то страшную тайну, скрытую в пропасти моей потерянной памяти.
Мамин голос вырвал меня из пучины размышлений.
– Элэйн, ты в порядке?
– Что? – Я с трудом оторвала взгляд от окна.
– Ты чуть не сломала замок на куртке. Опять вспоминаешь ту ночь? – Мамин голос дрогнул, как ветка под налипшим снегом. Она отвернулась, губы сжаты в тонкую нить, но взгляд красноречивее слов выдавал тревогу. Раньше, как рассказывал мой младший брат Майкл, её смех взрывался фейерверком, а слова обнимали теплом. Теперь каждое движение было осторожным – будто несла хрустальный шар, боясь разбить его. Даже дыхание её стало тише, лишь пальцы, нервно теребящие шарф, кричали о том, что внутри буря.
Я знала, что мама не поверит в мои слова, но всё равно солгала:
– Нет, просто любуюсь городом.
– Понимаю, – Она сжала мою руку, – но мы уже почти приехали. Пожалуйста, будь терпеливой. Мы знаем, как тебе тяжело, но доктор Уиллс разработал специальную программу восстановления. – Она переключила передачу и снова положила свою руку на мою. – Давай сегодня мы будем больше прислушиваться к рекомендациям, а не задавать вопросы? После реабилитации нас ждёт встреча с психотерапевтом, мне сообщили, что он отличный специалист и его сеансы должны помочь.
Её ласковая улыбка заставила что-то дрогнуть в моей душе. Несмотря на скептицизм, внутри зародилась робкая надежда на лучшее.
В поликлинике нас уже ждали медсестра Элис и Доктор Уиллс. Их искреннее желание помочь было заметно в каждом жесте и слове. Несмотря на усталость и медленные результаты, они оставались такими же дружелюбными и внимательными.
Доктор Уиллс казался воплощением той сдержанной элегантности, что приходит лишь с годами. Ему было около пятидесяти, но время словно обходило его стороной, оставив только благородные черты: высокий рост, подчёркивавший военную выправку, широкие плечи и осанку, выдававшую привычку владеть пространством. Его лицо – с резко очерченными скулами и лёгкой сединой в тёмных волосах – напоминало портреты старых голливудских актёров: мужественное, но без грубости, с морщинами у глаз, которые лишь добавляли шарма, будто отметины от прожитых, но не растраченных впустую лет. Глаза, серые и проницательные, как сканер, казалось, видели насквозь, но смягчались редкой улыбкой, в которой теплилась тень былого обаяния. Даже в простом наряде – строгие брюки, рубашка с аккуратно закатанными рукавами – он выглядел хорошо. Каждое движение было точным, будто отмеренным циркулем – всё выдавало человека, для которого контроль стал второй натурой. Его красота не кричала, а шептала: «Я знаю себе цену», но за этим шёпотом скрывалось что-то ледяное – что-то, что он не показывал этому миру.
