Зачем же ты прикидывался лютым? —
Она тебе хотела станцеать.
Зачем же ты её ударил лютней? —
Теперь её не сможешь обнимать.
К чему рыдать, мой друг недальновидный,
Стонать и хныкать, кукситься и ныть? —
Её, как видно, ты считал фригидной,
Хотел в ней страсть ты лютней пробудить.
Пусть ты поддался слабости минутной,
Иль пыл любви тебя, беднягу, подкосил,
Но все ж напрасно ты её ударил лютней —
Тебя никто об этом не просил.
Проснулась однажды чудная и сбитая с толку,
Искала себя под кроватью и в кресле-качалке,
А «я» уже мчалась в Париж на разбитой двуколке —
По делу, конечно, – «она» у меня не нахалка.
Я встала с постели и ноги засунула в тапки,
Связала остатки волос в узелок на затылке,
А «я» уже шла на свиданье под фикусом в кадке —
Кому-то в любви признаваться бесстрашно и пылко.
Я в кучку сложили какие-то тряпки и книжки,
И пыль закружилась над ними, как в вихре снежинки,
А «я» на балу закружилась игриво излишне,
И герцогу это чуть было не стоило жизни.
На кухне в кастрюльке болтается супчик вчерашний,
И будет он там и до завтра, возможно, болтаться,
А «я» две косы до земли опустила из башни,
Чтоб мог ко мне рыцарь прекрасный в покои пробраться.
Тщедушная телом плетусь я и слабая духом,
Румяная ликом плыву «я» и гибкая станом,
