«Ой, лукавишь, девонька! – сказал лесовичок, заводя друг за друга свои жёлтенькие глазки, – Уж я-то знаю, какое оно есть беспределье да бестолковье. Рассказывай заново, да чтоб как по-писаному, а то рассержусь, ух!» – и затряс угрожающе остренькими ушками. А сам ухмыляется бороду, – не злится, стало быть, так пугает, для порядку.
«Меня разбудила тишина, – начала я свой рассказ, – Тишина была утренняя, солнечная, с лёгким ласковым ветерком, перебиравшим мои волосы. Это была незнакомая тишина, и об этом можно было догадаться, даже не открывая глаз. Но я преодолела страх и чу-у-у-у-ть-чуть приоткрыла. Левый. Глаз. Но не до конца. И в щёлочку, по-китайски, посмотрела на мир. Мир состоял из лужайки и маленького корявого деревца – я его сразу же, почему-то, окрестила арчой. Наверное, потому, что никогда не видела настоящей арчи. Под деревцем спали несколько человек, смутно напоминавшие моих друзей. Я села. Продрала глаза. Попыталась встать, машинально ухватившись за какой-то колышек, торчащий из земли. К колышку была прилеплена табличка; на табличке надпись: „Ходить запрещено!“ Подкошенная этой незатейливой истиной, я упала обратно на газон. Поскольку это не что иное, как газон. В незнакомом южном городе. И по нему в художественном беспорядке разбросаны мои друзья-собутыльники. Теперь я всё вспомнила. Мы ехали в Крым, и…..мы приехали в Крым!»
«А там дальше про любовь будет?» – заблестел глазками лесовичок.
«Какая уж тут любовь? – говорю, – Не видишь, что ли, отходняк у всех».
«Ну-у-у-у, – загундел он досадливо, – тогда давай другую историю, с чувствами. И покороче».
«Ладно, – говорю, – можно и покороче. Один юноша очень любил одну девушку. Нет, это ещё не вся история. Но почти вся. Юноша был художник. Абстракционист. Однажды он очень постарался и написал портрет соей любимой, а после в рамочку поместил и на стенку повесил. И всё время любовался ею, своей любимой, и восхищался её совершенством и небесною красотой. Наконец, решил он её со своей мамой познакомить – мол, вот она, моя невеста, прошу любить и жаловать! В назначенный день в назначенное время девушка пришла. Вошла, огляделась и на портрет кивает: „Какой симпатичный пейзажик висит, где ты его писал?“ Сами понимаете, до знакомства с мамой дело не дошло. А художник с тех пор на женщин зуб наточил, и ни одну к себе не подпускает. Не способны, говорит, они его талант оценить. И нежную душу. Вот такая история».
«Гру-у-у-стная, – протянул лесовичок, – И почему это вы, люди, так любите грустные истории рассказывать? Неужто, у вас жизнь такая?»
«Жизнь у нас сумбурная, – отвечаю, – сплошная стрессовая ситуация. И ни минуты передышки. Оттого и мысли путаются».
«Надо же! – сочувственно засопел лесовичок и заёрзал на пеньке, – а я вас ещё и пугаю, бедненьких. Что делать, люблю пошуметь. Да и квалификацию мне терять никак нельзя, и так один из последних в лесу остался».
Тут он замолчал. Долго молчал, минуту, наверное, а для лесовичка это ужас как много.
«Ну, а праздники у вас есть?» – поинтересовался он, наконец, озадаченно копаясь в бородёнке.
«Есть, конечно. День рождения, Новый год…»
«Новый год, ну-ка, ну-ка, это как же так, Новый год?..»
«Новый год – это когда… Ну, это когда ёлку наряжают игрушками, гирляндами, а потом говорят: „Ёлочка, зажгись!“ И она разноцветными огоньками вспыхивает».
«Здорово! – восхитился лесовичок, – а давай мы сейчас себе Новый год устроим. Сейчас ёлочку покрасивее выберем. Как там у вас говорится? Ёлочка, зажгись!»
При этих словах самая высокая ель, росшая неподалёку от того места, где мы сидели, вспыхнула ярким пламенем. Я сначала только рот разинула от неожиданности. А потом как закричу: «Ты что же это делаешь?!! И так лесов совсем не осталось, так ты последний палишь! Туши сейчас же! Туши!» «Пожарчик!» – расплылся в довольной улыбке лесовичок и погладил себя по животику. Постоял ещё немного в задумчивости, глядя на огонь, пока я в ужасе носилась вокруг, забрасыая дерево землёй и прибивая пламя курткой. «Э-э-эх!» – вздохнул с сожалением, и пламя само собой исчезло. «Оптический обманчик», – прокомментировал произошедшее дед. А ель как была, так и осталась стоять целой и невредимой. Я молча в изнеможении опустилась на землю, отдуваясь после такой встряски.
«А хочешь, теперь я тебе сказку расскажу?» – спросил лесовичок ласково. Я не в силах была ничего ответить, и он начал: «В некотором царстве, в замшелом государстве… Н-да-а-а-а, – остановился он вдруг, – а знаешь ли ты, девонька, кто такие лесовички и откуда они берутся при полном благоразумии окружающей действительности? – О как завернул, аж у самого дух перехватило!» – похвалил он сам себя.
«Не знаю, как это у других приключается, а о себе сейчас расскажу. Родился я обычным мальчиком и до шести лет жил и рос как все ребята – играл, резвился, шалил… – одним словом, ничем не отличался от своих сверстников, разве что ростом был чуть пониже. Но это мне не мешало быть весельчаком и заводилой в играх. Да-а-а-а, уж это точно, на выдумки я горазд… Так о чём я, бишь?.. А-а-а! Ну да! Так вот, папа мой, девонька, был замечательнейший охотник. Он неделями пропадал в лесу, а после возвращался с полной сумкой рассказов. Каждый раз, как он отправлялся на охоту, я просился с ним, но он отвечал: «Погоди, ты ещё маленький, вот подрастёшь…» И вот, в один прекрасный день, в день моего рождения, когда мне стукнуло ровнёхонько шесть лет, папа вдруг решил – пора. Я страшно обрадовался и стал собираться – надел резиновые сапоги, куртку, панамку, взял рюкзачок с горбушкой хлеба, и мы отправились в путь. До леса нужно было ехать на электричке. Она увозила нас всё дальше от дома, и мне становилось страшновато, но со мной рядом был папа, и он ласково кивал мне, чтобы я ни о чём не тревожился. Наконец, электричка остановилась, и приятный женский голос в динамике произнёс: «Остановка конечная – лес, можно выходить». Мы вышли и шагнули в густой лес.
