Вена, ноябрь-декабрь 1938 года
Предчувствие беды буквально ощущалось в воздухе. С самого утра шальной переменчивый ветер мел по улицам, свистел в переулках, задувал в двери и окна.
– Зима на пороге, – прошептал Рудольф Адлер, чтобы взбодриться, но ни климатом, ни календарем не мог объяснить гнетущее ощущение в груди, которое он испытывал уже несколько месяцев.
Страх оплетал ноздри запахом ржавчины и отбросов, и ни трубочный табак, ни цитрусовый запах лосьона после бритья не могли его перебить. В тот ветреный вечер от мерзкого запаха спирало в горле, кружилась голова и подкатывала тошнота. Адлер решил отправить восвояси пациентов, ждущих своей очереди, и пораньше закрыть кабинет. Удивленная ассистентка спросила, не заболел ли он. С доктором Адлером она работала одиннадцать лет, и он никогда не пренебрегал своими обязанностями, всегда был методичен и пунктуален.
– Ничего серьезного, фрау Гольдберг, небольшая простуда. Пойду домой, – ответил он.
Они прибрались в кабинете, продезинфицировали инструменты и, как в любой другой день, распрощались в дверях, не подозревая, что больше никогда не увидятся. Фрау Гольдберг направилась к трамвайной остановке, а Рудольф Адлер быстрым шагом пошел к аптеке, располагавшейся в нескольких кварталах, втянув голову в плечи, одной рукой придерживая шляпу, а в другой сжимая свой чемоданчик. Тротуар был мокрый, небо пасмурное; наверное, весь день моросило, прикинул доктор: того гляди, хлынет один из тех осенних ливней, которые всегда настигали его, стоило забыть зонтик. Тысячу раз ходил он по этим улицам, знал их до мельчайших подробностей и никогда не уставал восхищаться родным городом, одним из красивейших в мире, любоваться гармоничным сочетанием барочных дворцов и построек в стиле модерн, величественными деревьями, с которых уже понемногу опадала листва, площадью в своем квартале с конным памятником посередине, витриной кондитерской, где красовались самые разнообразные сласти, всякими редкостями, выставленными в лавке антиквара; но на этот раз он не отрывал взгляда от мостовой. Вся тяжесть мира навалилась на его плечи.
Угрожающий ропот начался в тот день с новости о покушении в Париже: молодой польский еврей тремя выстрелами убил немецкого дипломата[2]. Из всех динамиков Третьего рейха неслись призывы к возмездию.
С марта, когда Германия провела аннексию Австрии и войска вермахта под приветственные крики восторженной толпы гордо прошествовали парадом по центральным улицам Вены, Рудольф Адлер жил в тоске и тревоге. Страхи подступили несколько лет назад и все возрастали по мере того, как власть нацистов укреплялась – Гитлер получал финансовую поддержку и вооружался. Террор был оружием нацистов в политической борьбе, они пользовались недовольством, особенно среди молодежи, которая столкнулась с экономическими проблемами, так и не решенными со времен Великой депрессии 1929 года, и с чувством национального унижения, терзавшего немцев после разгрома в Первой мировой войне. В 1934 году в ходе неудавшегося государственного переворота был убит глава правительства Дольфус[3], и с тех пор восемьсот человек пали жертвами покушений. Нацисты запугивали оппозицию, провоцировали беспорядки и угрожали гражданской войной. К началу 1938 года уровень насилия в стране стал нестерпимым, в то время как по другую сторону границы Германия давила на Австрию, стремясь превратить ее в одну из своих провинций. Правительство пошло на уступки, но Гитлер все равно отдал приказ начать вторжение. Австрийские нацисты подготовили почву, и захватчики не встретили никакого сопротивления, более того: австрийцы в своем большинстве бурно их приветствовали. Правительство зашаталось, и через два дня Гитлер триумфально вступил в Вену. Нацисты установили полный контроль над территорией. Всякая оппозиция была признана нелегальной. Немецкие законы, репрессивный аппарат гестапо и СС и ярый антисемитизм тотчас же вступили в силу.
Рудольф видел, что и Ракель, его жену, всегда такую здравомыслящую и практичную, вовсе не склонную воображать всяческие беды, почти парализовала тревога: Ракель держалась только на таблетках. Родители старались защитить детский разум их сына Самуила, но мальчик, которому как раз исполнилось шесть лет, рано созрел: он наблюдал, слушал и многое понимал, не задавая вопросов. Вначале Рудольф давал жене те же транквилизаторы, какие прописывал своим пациентам, но, поскольку таблетки с каждым разом помогали все меньше, стал применять более сильное средство – капли в темных пузырьках без этикетки. Он сам нуждался в них не меньше жены, но принимать не мог – это отразилось бы на его врачебной практике.
Капли ему тайком поставлял Петер Штайнер, владелец аптеки: они дружили многие годы. Адлер был единственным врачом, которому Штайнер доверял свое здоровье и здоровье своей семьи; никакие декреты, запрещавшие общение между арийцами и евреями, не могли разорвать эту основанную на взаимном уважении связь. Впрочем, в последние месяцы Штайнеру приходилось избегать общения с другом на публике: не хотелось нажить неприятности с нацистским комитетом квартала. В прошлом друзья сыграли тысячу партий в покер и шахматы, делились книгами и газетами, ездили в горы или на рыбалку, чтобы улизнуть от жен, как они сами говорили, посмеиваясь, а в случае Штайнера – отдохнуть от целого выводка детей. Теперь покерные партии в подсобке аптеки обходились без Адлера. Фармацевт впускал друга через заднюю дверь и давал лекарство, не занося это в расходную книгу.
