Виктор Петрович оставался моей последней надеждой, поэтому, как только Алёша вернулся домой, я помчалась к нему в Хотьково, чтобы узнать о результатах их первой встречи.
– Ну, что ж, Людмила Андреевна, я берусь за вашего мужа, – сказал Виктор Петрович, предлагая мне сесть в глубокое кресло напротив себя. – Уверен – у нас всё получится.
– Надеюсь, – вздохнула я.
Виктор Петрович удивлённо посмотрел на меня:
– Вы сомневаетесь? Если он сам пришёл, значит, результат обязательно будет. Кстати, как Алексей прореагировал на мой анализ его состояния?
– Он его не читал.
Виктор Петрович удивился ещё больше.
– А как же вы его уговорили?!
– Долго рассказывать, – ответила я.
– Ладно, это неважно. После следующего сеанса вы его не узнаете. Вы мне верите?
Я посмотрела на Виктора Петровича взглядом побитой голодной собаки, которая в протянутой к ней руке вдруг увидела не сучковатый дрын, а шкурку от сырокопчёной колбаски.
– Да, – ответила я.
Господи, как же мне хотелось, чтобы этот кошмар закончился!
– Людмила Андреевна, – продолжил Виктор Петрович, – раз уж вы здесь, давайте я с вами поработаю. Вы же сами в глубокой депрессии.
– Да не до себя мне, – махнула я рукой. – Алёшу спасать надо.
– Людмила Андреевна, поймите, муж и жена – единый организм. Если вас из депрессии не вывести, толку не будет. А сами вы уже не справитесь. Мне понадобится всего пятнадцать минут.
– Ну, ладно, давайте, – согласилась я, опять вяло махнув рукой.
Виктор Петрович был специалистом по нейролингвистическому программированию (НЛП). Именно на него я возлагала свою последнюю практически угасшую надежду спасти нашу семью не просто от разрушения, а от неминуемой гибели. О том, как я его нашла, и как он помог Алёше, расскажу позже, а сейчас попробую описать тот самый пятнадцатиминутный сеанс.
– Людмила Андреевна, – начал свою работу со мной Виктор Петрович, – скажите, когда у вас депрессия началась.
– Месяцев восемь или девять назад, – ответила я.
– А как она началась?
– Что значит, как? – не поняла я.
– Ну, например, вы проснулись как-то утром и решили, что все вас достали.
– Нет. Я потеряла радость жизни.
– Хорошо, – сказал Виктор Петрович, хотя ничего хорошего в этом я не видела. – А как вы её потеряли?
Я недоумённо посмотрела на специалиста по НЛП и опять спросила:
– Что значит, как?
– Ну, вы шли-шли и потеряли, или её кто-то у вас забрал?
– Конечно, забрал! – с жаром воскликнула я.
– Кто?
– Алёша!
Виктор Петрович одобрительно кивнул и опять произнёс:
– Хорошо. А где ваша радость жизни была?
– Вот здесь, – ответила я не задумываясь, и приложила руку к груди.
– А какая она была? – продолжал допытываться Виктор Петрович.
Я опять задала уже стандартный вопрос:
– Что значит, какая?
– Для кого-то она, скажем, как звёзды в небе. У меня – это холодок по позвоночнику. А у вас?
Удивительно, но, несмотря на то, что я никогда раньше не задумывалась о том, как может выглядеть моя радость жизни, я ответила без колебаний:
– Это берёзка с молодыми листиками!
Виктор Петрович широким взмахом руки указал в угол кабинета:
– Вот она ваша берёзка.
Я уставилась в этот угол, а Виктор Петрович продолжил:
– Попросите прощения у берёзы за то, что вы её потеряли.
Я как дура прошептала:
– Прости меня, берёза.
– А теперь попросите её вернуться к вам.
– Вернись ко мне, берёза, – приложив руку к груди, произнесла я и разрыдалась, да так сильно, как, пожалуй, никогда ранее.
– Ну, поплачьте-поплачьте, – сказал Виктор Петрович.
Ревела я минуты две или три, а когда успокоилась – почувствовала такую лёгкость, как будто эти потоки слёз вымыли из меня всю невыносимую тяжесть последних месяцев, когда я, лёжа без сна, рисовала себе картину, как поеду на электричке до последней станции, уйду поглубже в лес и замёрзну под ёлкой.
Когда я шла к станции электрички, моя освобождённая душа летела передо мной…
* * *
Виктор Петрович сдержал обещание и вывел Алёшу из пограничного, или, если точнее, уже «заграничного» состояния. Правда, когда я приехала к нему, чтобы поблагодарить за спасение мужа, он сказал:
– С вашим мужем ещё работать и работать.
