Ворона

Ворона ела снег в ложбинке между ветвями деревьев – так она зимой добывала воду, пила, растворяя снег у себя внутри тёплого клюва. Она много лет, проснувшись, вылетала с чердака из слухового окошка под крышей и садилась всегда на одно и то же дерево, на одну и ту же ветку. И так всегда, неизменно. Старая липа была уже намного выше такой же старой пятиэтажки, и та ветка сбоку, на самом верху, была всё такой же тонкой. Ворона за много лет заматерела, наверное даже приобрела лишний вес, питаясь на здешней помойке, а та ветка оставалась всё такой же тонкой, и непонятно было, как она выдерживает вес вороны. И как выдерживают её общество такие же старожилы-голуби на чердаке. Никто из местных пенсионерок и не помнил даже, сколько лет живёт тут эта ворона. Помнили только, как каждую весну она со своим вороньим супругом строила гнездо на соседнем с высокой липой дереве – один раз даже украла маленький совочек у ребёнка на детской площадке между пятиэтажками – и выводила птенцов. Под дождём, под ветром, под солнцем. И супруг кормил её, таская в клюве дождевых червяков и вырванные из-под носа у голубей большие хлебные крошки. Птенцов было всегда два. И пока они росли, родители самоотверженно охраняли гнездо и частенько пикировали на людей, проходивших в непосредственной близости от старой липы. Клевали охотящихся на помойных городских крыс несчастных бездомных кошек, обитающих в подвале соседнего дома.

Птенцы вырастали, родители сначала кормили их из клюва в клюв, затем обнаглевшие и уже большие воронята неотступно следовали за родителями, выпрашивая еду (хотя уже могли питаться самостоятельно) – перелетали с ветки на ветку, неуклюжими прыжками скакали за ними по земляным кочкам, и получали-таки себе в клювы заветных жирных дождевых червей, в изобилии появлявшихся к началу лета.