Вот оно.
Я стою перед зданием с закрытыми дверями, похожим на другие строения вокруг меня.
Именно здесь столько человеческих подопытных кроликов подвергались издевательствам тех, кого называли врачами. Врачами, с которыми, возможно, столкнулись два моих деда, сгинувшие в этом зловещем лагере.
Именно там самый известный из них, Йозеф Менгеле, ненасытно наблюдал за близнецами, которых собирался принести в жертву. А затем произвести вскрытие.
Чтобы посмотреть.
Чтобы попытаться найти.
Чтобы попытаться понять.
Посмотреть, найти, понять… но что?
Я в ошеломлении, недоумении перед этим наполненным ужасами местом.
За этими стенами, за этими закрытыми окнами, за этими закрытыми дверями я слышу крики, плач.
Я вижу истощенные тела, корчащиеся от боли, умоляющие. Все те зверские образы, которые несет на своих руках история того времени.
Я нахожусь в Освенциме.
Это путешествие по тропам памяти, мое личное паломничество, которое я много раз откладывал.
Здесь, перед этим зданием, мое сердце врача ничего не понимает.
Как можно хотеть заниматься профессией, чья высшая цель – спасать жизни, и при этом дарить смерть тем, кого перестали считать людьми?
Я понимаю, это слишком наивный вопрос, но я хочу знать.
Я снова и снова читаю и перечитываю тех, кто пытается объяснить необъяснимое.
Но здесь, на месте преступления, я вижу.
Больше никакого анализа. Никаких объяснений.
Один лишь ужас.
Ужас поневоле.
Прямо передо мной.
Слово. Чувство. Наказ, который внезапно пришел ко мне в тот день, одновременно с ощущением собственной самонадеянности. О чем я поведаю, ведь я никогда не переживал ничего подобного? О чем расскажу?
О своих эмоциях? О нравственных страданиях?
Кто я такой по сравнению с теми, кто действительно находился в этих стенах?
И все же благодаря моей работе, благодаря этой части моей семьи, которую я никогда не знал, я чувствую потребность, призыв.
Спустя годы после поездки ощущение самонадеянности, которое я испытал, изменилось.
В память добавились отрицание, ревизионизм[1], тошнотворный «гуморизм»[2], все фразы, произнесенные в безобидной манере: «Они занимались ужасными вещами, но это продвинуло медицину…»
А если это действительно так? Быть не может. В моем картезианском[3] научном сознании, в маленьком этически подпитанном мозге врача ужас не приводит к медицинским достижениям.
Я убеждал себя: все эти мучители – докторишки, отвергнутые сверстниками, осмеянные преподавателями и наконец-то нашедшие способ доказать, что все ошибались на их счет.
Они собирались доказать академикам, что и они, эти ничтожества, могут принять участие в безумном проекте Третьего рейха.
Они собирались найти способ сделать немецкий народ самым «здоровым» за всю историю человечества.
В течение многих лет я хотел написать эту книгу.
Чтобы проверить свои предрассудки на прочность.
Показать: все напрасно.
Все бессмысленно. Невыносимо бессмысленно. Когда необходимость стала слишком острой, когда я услышал слишком много голосов, которые все громче и громче говорили, что эксперименты могли привести к научному прорыву, я достал документы и начал писать.
Реальность оказалась хуже, чем я представлял.
Не все были сумасшедшими, эти врачи ужасов, и не все были некомпетентны.
А что насчет результатов экспериментов, обсуждаемых экспертами на Нюрнбергском процессе по делу врачей? Принесли ли они какую-либо пользу? Использовались ли союзниками после войны? Что стало с теми, кто был «эксфильтрирован»[4]?
Об этом я и хотел рассказать.
Я не претендую на исчерпывающую полноту. Я не историк.
Просто врач.
Я передаю знания. Я популяризатор.
Именно в этом качестве я хотел описать то, что произошло. Другие делали это до меня, по-другому, лучше, но я считаю, что в этой области никогда не может быть избытка в желающих рассказать.
Это мой маленький, скромный вклад в хрупкое здание памяти о жертвах преступлений против человечности.
