«Все русские сказки начинаются примерно одинаково: „Жили-были…“ или „В некотором царстве, в некотором государстве…“ Я тоже не буду нарушать традицию, так как я русский человек по духу и по облику, как говорится „… до мозга костей“, а уж, сколько кровей во мне намешано, не знаю. Но думаю, что не больше, чем в любом другом русском. Знаю, что предки мои с севера России, поэтому не исключаю наличие угро-финской крови. (Слава богу, что никакой африканской…) Но небольшие вливания полезны (А. С. Пушкин, например, великий русский поэт). Нашествие Батыево на Русь только усилило русский дух, как впрочем, и любое другое нашествие… Знаем из истории, что не страшны русскому народу внешние враги, а разрушает Россию всякий раз враг внутренний. И каждый раз появляется он в новом обличье, с новой идеей преобразования родины-матушки. Но печётся-то он каждый раз не о Родине… Я не о шпионах иностранных и не о предателях, а о дураках. Дураки на руководящих постах…»
Владимир Афанасьевич перестал писать и замер, уставившись в окно. Обдумывая продолжение фразы, он и не заметил очень тихо подошедшего деда, разглядывающего из-за его плеча начало его рукописи, оттого от неожиданности сильно вздрогнул, даже испугался, услышав вдруг покашливание над самым ухом.
– Чего это ты тут пишешь? Я думал письмо кому-то, может, думаю, о сыне вспомнил, а тут про сказки что-то.
Дед сдвинул очки на лоб и в упор посмотрел на внука.
Да, у сорокалетнего Владимира Афанасьевича был жив дед Владимир Афанасьевич. И был он, как говорится, «живее всех живых…» В свои девяносто с небольшим был крепок и морально и физически, а именно: маразмом не страдал, альцгеймером и паркинсоном тоже. Жаловался изредка на боли в суставах, которые и лечил сам мазями собственного приготовления.
С дедом были они полными тезками. Дед говорил, что у них в семье по мужской линии всегда так было. Если отец Афанасий, то сын Владимир, а если отец Владимир, то уж сын обязательно Афанасий, и никогда эта традиция не нарушалась. «Так наши пра-пра-… прадеды решили, так тому и бывать… чтобы не нарушалась преемственность поколений». В семье могло быть несколько детей, но первенец на протяжении многих поколений был всегда мужского пола и был он или Владимир, или Афанасий. Отчего так происходило, Владимир Афанасьевич не знал, да и от деда так толком ничего и не добился. «Ну, с научной-то точки зрения это как-то должно объясняться…» говорил он деду. «С нау-учной? Не знаю, наукам не обучался. На роду у нас так написано, вот и всё моё объяснение».
Только вот последний Владимир Афанасьевич преемственность нарушил, назвал сына Эдуардом, в угоду своей жене, которая считала себя в то время женщиной современной, от деревенской родни мужа старалась держаться подальше, увлекалась всем иностранным, считала себя «голубых кровей…» якобы какая-то её прабабка, точно так и не установлено, принадлежала к дворянскому роду. Она всегда говорила об этом вскользь, вроде «к слову пришлось…» но если её спрашивали о родстве, ловко уводила разговор в сторону, мол «рассказывать долго и не интересно, и не сейчас, а как-нибудь при случае…» Сама была учительницей английского языка из семьи учителей. С Владимиром Афанасьевичем она познакомилась на последнем курсе Педагогического института. Он в то время оканчивал исторический факультет того же института и собирался поступать в аспирантуру. Но женитьба и быстрое рождение Эдички изменили его планы. Нужно было зарабатывать, кормить семью, поднимать ребёнка. Так что об аспирантуре пришлось забыть. Да и брак оказался непродолжительным. А потом Элла Ивановна с Эдичкой и вовсе покинула Россию, отбыла на постоянное жительство в святую землю, так как сумела отследить своих предков по материнской линии. «Ну и кровей же в ней намешано…» узнав о таком её поступке, сказал тогда дед. «По паспорту вроде русская… о дворянской крови толковала, мол мы ей не ровня, а поди ж ты как всё вышло… А всё ты – нарушитель традиции… Назвал бы сына Афоней, да не был бы таким мягкотелым, глядишь всё и было бы по-другому. И в кого ты у нас такой слабохарактерный…»
Родителей Владимира Афанасьевича в живых уже не было, из близких родственников остался один дед, к которому он и приехал из города после развода с Эллой. Десять лет в браке, и после развода прошло лет десять.
– Что мне о нём вспоминать… Нужен был бы ему, так давно уж и повстречались бы, а они обо мне и не думают. Ты же меня знаешь, я в помощи не отказал бы. Значит, не нуждаются они. Ему сейчас лет двадцать, может, женат давно. И чего это ты вдруг о нём вспомнил?
– Да так… Один ты всё. Школа, дом и больше никуда.
Владимир прекрасно понял, о чём думал дед: о грустном…
– Так что это за сказки?
– Решил я, дед, книгу написать…
– О чём же?
– На, прочти и поймёшь.
Дед сдвинул очки на нос и начал читать.
– Немного ещё написал-то, но идею твою я понял. Никого не удивишь, дураки в земле нашей не переводились ещё ни разу. Не новая тема. Ну, если от скуки надумал, то пиши, бумага она всё стерпит. Развлекайся. Не забудь дров натаскать и в подпол за картошкой слазать. И капусты квашеной можно достать, кончается. Да, забыл совсем, утром, ты спал ещё, Валентина Никифоровна приходила. Чего ты ей там пообещал… Обещал, так иди.
