Капитула первая, об обманутых ожиданиях
Эта книга посвящается Муратовой Юлии,
которая всегда очень много заботилась о других
и очень мало о себе.
Капитула первая, об обманутых ожиданиях
Дознаватель пришёл ночью. Я только успела задремать. Меня долго колотило от пережитого страха, и я никак не могла успокоиться, да и голод не сильно способствовал мирному сну. Нас так и не покормили за весь день, и последний раз я ела позавчера, ещё до пожара. Картинки пережитого так и стояли перед глазами. Я вновь и вновь видела горящий приют, рыдающих детей, Аливе́тту, исчезающую в пылающем здании.
Дознаватель распахнул скрипучую дверь и уверенным шагом прошёл на середину маленькой комнаты или, вернее, камеры, в которой меня заперли вчера утром. Две кровати, умывальник и туалетная чаша за ширмой – вот и вся обстановка. Промозглое и мрачное помещение, особенно теперь, в ночи. Я приподнялась на постели, свесила ноги с края кровати и смирно замерла, положив руки на колени. Боялась допроса. Боялась боли, но ещё сильнее боялась подвести Аливе́тту.
Дознаватель сел на пустую кровать напротив и с интересом меня рассматривал, а точнее препарировал взглядом. И вот его я хочу обвести вокруг пальца? Смешно. Его взор придавил сверху каменной плитой, и мне тут же захотелось выложить ему все свои тайны, даже самые сокровенные. Мужчина напротив выглядел непривычно. Ярко-синие волосы и такие же ярко-синие, невозможные для человека глаза.
Гайро́н.
Этим всё сказано.
– Вио́ла Зинто́за, возраст семнадцать лет, воспитанница приюта «Утешение», практически достигшая возраста ответственности, – задумчиво проговорил он. – Сирота, родители неизвестны, родственники неизвестны, бесприданница, сорок два взыскания за неподчинение установленному дирекцией порядку, магесса с заблокированными общественно опасными способностями. Это с какими, кстати?
В его взгляде появилось любопытство, горячее и искреннее.
Я молчала. Лгать королевскому дознавателю – это преступление. А молчать – нет. Его работа состоит в том, чтобы меня разговорить. А я – испуганная пожаром сиротка. У меня, может, на фоне пережитого речь отнялась.
«И инстинкт самосохранения отказал», – добавил внутренний голос.
Я смотрела на гайрона во все глаза и молчала.
– Хм. Что ж, если вы пока не хотите со мной поделиться, с вами поделюсь я. Знаете, что я думаю про ваш приют?
Я не знала, но стало интересно: он станет убеждать меня, в каком райском местечке нам довелось расти? Может, задвинет речь про то, как корона заботилась о нас, убогих? Как нам повезло стать воспитанницами именно этого приюта, ведь другие, говорят, ещё хуже?
Или будет действовать умнее и сделает вид, что сочувствует?
«Ах, Виола, вас наказывали голодом и часами держали в холодной комнате в одном белье за малейшую провинность? Какие злодеи! Расскажите мне всё, и я их накажу», – хмыкнул внутренний голос, подражая речи дознавателя.
– Гнусное местечко. Я успел побеседовать с другими воспитанницами вашего приюта. Вы знаете, что некоторые воспитательницы уже находятся под следствием? А с виду такое благообразное заведение. Думаю, что оно сгорело, потому что директрисе захотелось скрыть, что королевское финансирование распределялось совсем не так, как следовало. К сожалению, руководство успело испариться. Очень любопытно, правда? А в газете такую хвалебную заметку написали про слаженные действия коллектива приюта по спасению детей. Но детей спасали вы и Аливетта, не так ли?
Мне хотелось ему ответить. Очень хотелось. В его голосе звучали нотки, сопротивляться которым оказалось невероятно трудно. Я аж челюсти стиснула, чтобы не проговориться, и это не укрылось от внимательного взгляда гайрона.
Хотелось рассказать обо всех гадостях, которые делали воспитательницы, но я промолчала. Дознаватель хочет меня разговорить, чтобы я выложила ему всё. А я не могу. Никак не могу. И даже если он будет меня пытать, я буду терпеть столько, сколько получится, и тянуть время. Ради подруги.
– Знаете, я люблю свою работу. Нет, поймите меня правильно, иметь дело приходится с на редкость отвратительным контингентом. Но мне нравится выяснять правду, выводить мерзавцев на чистую воду и пускать их по этапу. Или даже казнить, в зависимости от тяжести преступления. Нравится восстанавливать справедливость. Вот только для этого мне нужны ответы, Виола. Я уже опросил всех, кроме вас. И хочу отметить ваше мужество. Немногим хватило бы смелости поступить так, как поступили вы. И Аливетта. Я искренне восхищён вашим героизмом. Вы же дружили?
Нет, мы не просто дружили. Аливетта – единственная близкая мне душа во всём Урму́нде, и я ничего про неё не расскажу. Именно поэтому не расскажу. Я знаю, почему её ищут дознаватели, да ещё такого высокого ранга. А ещё я обязана Але жизнью. Мы все сгорели бы в этом га́стовом[1] приюте, если бы не она.
Я старалась не смотреть в пронзительно-синие глаза гайрона. Отвернулась к узкому окну, за которым светила одна из лун. Её голубоватый свет заливал небольшую комнату и позволял хорошо видеть. Хотя гайрон и без того отлично видел в темноте.
– Мне очень нужна информация, Виола. И я готов вам помочь. Что вас ждёт теперь? Приют сгорел, работы у вас нет, дома нет, образования достойного тоже нет. Что вы будете делать? Маленьких воспитанниц, безусловно, пристроят в новый приют, но вы-то уже взрослая. До совершеннолетия осталось всего ничего, считай, один месяц. Вы окажетесь на улице. Не самая радужная перспектива для юной и красивой девушки. Я готов заплатить за сведения об Аливетте. Дорого заплатить. Устроить вас на работу, оказать протекцию, подыскать жильё.
