Я проснулся в какой-то казённой палате, пропахшей медицинскими микстурами, из чего сделал гениальное умозаключение о том, что я в больнице. В голове сформировался первый вопрос: «И как это меня угораздило сюда попасть?» На меня смотрела молоденькая медсестра с очень сочувственным взглядом. Я пристально посмотрел на неё в ответ и задал второй вопрос: «Кто я?»
– Ты ничего не помнишь, мальчик?
– Ни-че-го! Какой же я тебе мальчик, девочка? Мне очень много лет!
Голосок, которым я это пропищал, действительно был ломким голосом юноши, полностью отличающимся от того командного окрика, к которому я привык. Медсестра куда-то ушла, а я снова предался анализу ситуации.
– Да что же это такое! Я Рай хочу увидеть, а меня все по Земле–матушке носит! Кто же я теперь?
В голове ненавязчиво пробивались отголоски воспоминаний чего-то очень далёкого. Масленица! Сколько в этом слове праздника. Народные гуляния. Празднично одетые люди идут по Невскому в сторону Зимнего дворца. Официанты зазывают гуляющих петербуржцев в блинные и трактиры, лоточники с вкусными пирожками и пирожными снуют среди толпы, рекламируя и продавая свой товар.
Вот это я, рядом со мной идёт приятная женщина, своим видом напоминающая учительницу, рядом с ней мужчина с закрученными вверх усиками – мой отец, который, судя по его имиджу, тоже представитель интеллигенции. Вспоминаю, что он инженер на корабельном заводе.
Мы останавливаемся возле Гостиного двора. Хочется пройтись по его магазинам, прицениться и купить что-нибудь хорошее. Это очень модный универмаг, там есть качественные, но весьма дорогие отечественные и зарубежные товары. Мимо по дороге проезжает коляска с каким-то важным чиновником. Вдруг раздаётся взрыв, летят осколки, падают люди, падают мои родители, что-то бьёт меня в грудь, отчего становится очень больно. Крики, шум, плач и стоны вокруг. Я теряю сознание.
Следующее воспоминание. Операционный стол, мне выдернули пинцетом осколок и что-то сшивали, но у меня жар, давление на виски, тяжело стучит сердце, мне плохо и очень больно. Потом меня отвезли в палату, наступила ночь, а ещё через несколько часов пришла темнота и гимназиста Алексея Николаевича Семёнова не стало. Забрезжил рассвет и глаза открыл уже совсем другой человек.
Я уселся на железную койку с куцым матрасом и чистым, хорошо отбеленным постельным бельём, пусть даже просвечивающимся от старости. Осмотрел себя и пришёл к неутешительным выводам.
– Н-да! Это не Рио-де-Жанейро! Хотя, чем в этом городе было бы лучше товарищу Бендеру, я не понимал.
Для начала я осмотрел себя – худощавый, стройный паренёк, каких сотни тысяч. Затем поднялся и потопал в туалет. Там я сделал очень важные утренние дела, после которых, подойдя к висящему над раковиной зеркалу, увидел себя во всей красе.
– Что же, вполне себе интеллигентная, даже аристократическая морда, пардон, лицо с тонкими и правильными чертами. Нос тонкий и ровный, в отличие от всех моих предыдущих жизней, где его исправно искривляли кулаками в уличных драках или спорте, что есть очень хорошо. Темные волосы, глаза карие, рост примерно 175 сантиметров, что для 17-летнего парня вполне нормально – вытянусь ещё. Правда, физически хлипковат. Одним словом нормальный, симпатичный пацан, будущий Казанова и Дон Жуан в одном флаконе – таким жить можно, а мускулатуру накачаю.
Вернувшись в палату, где лежало человек десять больных, увидел хлопотавшую там сестричку.
– Куда вы пропали? Вам ещё нельзя ходить, вам надо лежать! Ложитесь скорее, а то мне достанется, что не уследила.
Тут по закону подлости в палату вошла комиссия врачей, совершающая утренний обход. Суровый дядька, напоминающий Айболита, увидев меня стоящим, с порога зашумел.
– Юноша, вы почему стоите!? Алёна, почему разрешаете вставать тяжелобольному. Вы будете наказаны!
– Господин профессор, я только…
Мне стало жалко девушку, поэтому я тоже вступил в словесную баталию.
– Профессор, вы в корне неправы. Лишь благодаря тому, что рядом со мной была Алёна, я резко пошёл на поправку и практически выздоровел. Я вообще не могу понять, почему я тут лежу и до сих пор не выписан.
– Что вы такое говорите!
– Померьте у меня температуру, помажьте чего-нибудь зелёнкой и выписывайте, я совсем здоров.
«Сергей Петрович, – обратился он ко второму доктору, моему лечащему врачу с фамилией Череватенко, – давайте посмотрим на его рану, а то он, действительно, с утра слишком бойкий».
Врач снял с груди перевязку и вместо зашитой рваной раны все увидели розовый шрам.
– А где рана?
– Поразительно! Только вчера зашили, а сегодня лишь шрам, как будто прошло три недели! Этот нонсенс.
«Чего это вдруг нонсенс! Я от природы такой живучий!» – вступил в разговор я.
– Да-с, поразительно! Это хорошо, что вы, молодой человек, выздоровели. К сожалению, у меня для вас плохие новости.
– Это как, я же здоров?
– Мужайся, парень, мы не смогли спасти твоих родителей, слишком большая потеря крови, а осколки поразили жизненно важные органы. Прошло много времени, пока их доставили в больницу, и, увы, несовершенство медицинской техники – мы были бессильны.
