© Александр Дэсси, 2025
ISBN 978-5-0065-5303-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Его одиночество было таким полным под этим прекрасным небом, ласковым, как чистая совесть, среди этой суетливой толпы, что он был ошеломлён, что ещё существует».
– Жан-Поль Сартр
С самого детства во мне жили тревога и страх. Я чувствовал, как эта маниакальная составляющая моей сути все более становится непоколебимой. Я боялся слишком многого на свете и больше не мог должным образом справляться с самим собой. Я отчетливо ощущал внутри себя присутствие инородного, гнетущего и вводящего в замешательство. Мне хотелось освободиться, выбраться из этих оков, и однажды ко мне пришло решение.
Мне было девятнадцать лет. Я нигде не учился и не работал. Два года назад меня отчислили из художественного училища с факультета живописи. Если честно, мне было совсем не жаль. Во мне укреплялось чувство, что это совсем не мой путь и не мое призвание. Мои родители были в оцепенении. Явное разочарование проскальзывало в их глазах… Но мне настолько не хотелось заниматься живописью, что для меня отчисление было спасением от самого ужасного на свете – от скуки.
Да, множество людей говорило мне, что я стану знаменитым и успешным художником. Мне настолько часто говорили об этом, что я и вправду поверил. Люди, которые совершенно меня не знали, были склонны идеализировать мой образ. И меня, видимо, это устраивало, раз так долго я нес в себе эту иллюзию идеального сына. Но никто на свете не идеален и я понимаю, что нести навязанную маску – это намного хуже, чем быть сложным, но настоящим. Ведь я лгал всем вокруг. Я лгал, сам не понимая, как это деструктивно для меня. Да, мне нравилось, когда люди восхищались моими успехами, но в этом было слишком много моего самодовольства и фальши. Я ощущал её внутри себя, словно сгнивший плод, отравляющий мое тело и разум. Но все закончилось, как только меня отчислили.
Моя семья была очень обеспеченной, к тому же я был единственным ребенком и меня весьма лелеяли. Когда меня отчислили, отец хотел в наказание продать мою чудесную квартиру на Невском Проспекте и переселить меня обратно к себе с мамой. Но в итоге, осознав, что так им будем просто невыносимо жить, он оставил все, как есть.
К девятнадцати годам у меня уже были зависимости, приобретенные еще в школьное время: нынче я ежедневно пил джин с тоником, либо белое сухое вино. Выпивал я много, это приносило мне чувство облегчения, особенно после осознания своей бесполезности и никчемности. Глупо, но это так. Внутри меня очень мучила мысль, что я, в конце концов, ничего не сделаю ни для этого мира, ни для своей семьи. Мне не хотелось прожить свою жизнь, так ничего и не поняв, не сделав. Но я не мог взять себя в руки. Мне слишком нравилось пить до рассвета, читать романы, смотреть фильмы и принимать горячие ванны. Просто смотреть, как спокойно течет время. Мне не хотелось выходить за пределы своей квартиры. Мне было слишком хорошо в этом стеклянном колпаке, чтобы его разбивать.
В подростковом возрасте у меня появились проблемы с психикой. Я был склонен к тревожности, депрессии, мании и суициду. Не сказал бы, что к девятнадцати годам что-то кардинально изменилось, но радовало лишь то, что маниакальное состояние мне достаточно нравилось, пусть я иногда и перегибал палку. Моя одержимость могла касаться и определенных людей в университете, когда я еще учился, и трагически погибших знаменитостей. Я растворялся в чужой жизни и терял свою, но мне это даже нравилось.
Меня всегда притягивали к себе знаменитые люди с трагичной судьбой. Они были словно символами для меня. Я вкладывал в их биографии много личного смысла. Мне казалось, что я их очень понимаю, а будь они живы, то тоже меня бы поняли. Меня цепляло то, что их жизнь была словно греческая трагедия и они ушли, оставив море сомнений и тумана…
Я лежал на ковре в своей большой квартире. Рядом со мной стоял проигрыватель виниловых пластинок, на серебряном подносе – стакан, бутылка джина, тоник и пачка сигарет. На пластинке играли ноктюрны Фредерика Шопена. С раннего возраста я очень их любил, особенно ноктюрн 19, ми-минор. Они всегда меня успокаивали, даруя легкую и приятную меланхолию моей душе. Я выпил глоток привычного напитка, достал из пачки сигарету, закурил и подумал о своей любви в училище.
Впервые я встретил ее на занятии по истории искусств. Она была неотразима: каштановые волосы, черные глаза и такое же черное облегающее платье-водолазка. Ее бледная кожа и алые губы свели меня с ума до такой степени, что в итоге я не мог думать ни о ком, кроме нее. Все ассоциировалось у меня с ней, и каждый день я шел в училище не потому что хотел учиться, а потому что хотел увидеть ее. Для меня она была радостью, моим главным смыслом… Но в итоге у нас ничего не сложилось: моя любовь была не взаимна, и я пытался смириться с тем, что для неё я лишь ходячая тень и не более.
– Ты меня любишь, но этого недостаточно, – однажды с горечью сказала она и я почувствовал слезы, готовые хлынуть из моих глаз.
После полного осознания невзаимности, у меня пропало всякое желание продолжать посещать училище, ведь это означало вновь ее увидеть и почувствовать нетерпимую жгучую боль. Я утонул в тоске, запивал ее джином и ложился спать.
