Склонившись над столом, мужчина с бледным, слегка зеленоватым лицом сосредоточенно писал, старясь следить за дрожащей рукой. В зале, несмотря на утро, было темно и холодно, тяжелые портьеры оказались практически полностью задернуты. А все для того, чтобы яркое январское солнце не слепило хозяину комнаты глаза, которые сделались особенно чувствительны к любому внешнему раздражителю за время болезни.
Но небольшая желтоватая дорожка все же освещала плотный лист бумаги, и проскальзывала дальше к шикарному зеркалу в золотой оправе, отражающему в последнее время лишь пустой лакированный стол красного дерева и кусок роскошной кровати с атласным балдахином, по просьбе больного отодвинутой в темный угол спальни.
Перо мерно поскрипывало, заставляя несказанные слова прыгать по бумаги, а глаза, привыкшие к сумраку и бездействию, болели от напряжения. Кашель вновь подкатывал к горлу, стремясь вырваться звуком завывания февральского ветра или лая дворовой собаки. Мужчина прижал шелковый платок ко рту, не желая привлекать внимания прислуги, неустанно дежурившей у хозяйских покоев. Но расторопного Игната не зря считали лучшим работником во Дворца, поэтому уже через минуту он возник рядом с господином, придерживая серебряную супницу с травяным отваром, от поверхности которого поднимался пар.
Мужчина старательно сделал пару неглубоких вдохов, после чего облегчение отразилось на покрывшемся красными пятнами лице, а в темных глазах вновь на мгновение зажглась прежняя живость.
– Спасибо, Игнат. Полегчало сразу, – немного сипло произнес он, поправляя слипшиеся от пара седые волосы.
– Да как же это, полегчало, барин. Доктор ваш, ну тот, что порасторопнее и в золотых очках, говорил, что весу вы должны поднабраться. А вы чахните все, на глазах исчезаете, совестно мне. Глядишь, приду к вам завтра, а вы и в окошко вылетели. Что я молодому барину скажу? Как перед Татьяной оправдаюсь?
– Да чего же теряешься, Игнат, ты и скажешь, что улетел. Думается мне Митя даже поверит тебе. А Татьяна – женщина добрая и набожная, знает, что всему свой срок, – сказал больной с улыбкой, поправляя сбившийся пуховый платок, накинутый поверх бархатного халата.
– Ох не говорили бы вы так. Что я скажу Митрию Николаевичу, если с вами беда случится-то?
Больной проигнорировал вопрос, взял песочницу из письменного прибора, что в свое время ему презентовал еще государь и близкий друг Павел Петрович. Пару раз наклонил над листом с едва завершенным тексом серебряную безделицу, затем, дождавшись впитывания черни, ссыпал черные крошки на стол и, аккуратно сложив послание, попросил встревоженного Игната подать сургуч.
Едва два зубастых льва обняли прямоугольный флаг, отпечатавшись на красной лужице сургуча, мужчина протянул слуге пакет и совершенно серьезно сказал.
– Если со мной что-то случится, а мои друзья не позаботятся о Митеньки, ты Игнат, поезжай домой, к тете Акулине, да попроси указать место, где книги мои хранятся. Вот и положи к ним письмо это. Будет моя подмога мальчонке. Только, Игнат, если же все хорошо у него будет, не береди душу. Пускай письмо так в назначенном месте и останется.
Тут Игнат бросился в ноги к барину и принялся причитать.
– Да, как же так, на кого оставите нас-то с Митрием Николаевичем. Ваша сиятельство, не оставляйте нас сиротами! – голосил лопоухий парень, смачно шмыгая носом.
– Полно, полно Игнат. Подымайся и наказ мой исполни. И окна закрой, что-то очень ярко, – хрипло заметил хозяин дома и медленно, переваливаясь с ноги на ногу, заковылял к расправленной постели, единственному белому пятну комнаты, оформленной в темных тонах.
Слуга дождался пока больной взберётся на ложе, подложил под одеяло свежую грелку и подошел к окну. На улице, в отличии от мрачной комнаты пятидесятилетнего графа, кипела жизнь. По двору суетились девки, обряженные в полученные на Рождество цветастые платки, бегали носильщике, обеспечивающие провизий весь дворец, и звонко смеялись малые ребятишки, а рядом их матери перетряхивали грязную одежду. И все они, от мало до велика, знали, что хозяин страшно занемог, отчего то один, то другой поднимали глаза к черным окнам второго этаже, откуда на них смотрел Игнат. Всего каких-то пять лет назад, он точно так же стоял у окна другой комнаты и смотрел на февральское небо, траурным пологом, закрывшим мир для всех жителей Дворца на набережной Фонтанки.
Слуга задернул портьеру и погрузил помещение в кромешный мрак, которого всем сердцем жаждал больной.
