1. Обречённый?
Холодный бриз, от которого кожа непременно вздрагивает и покрывается бисерными пупырышками. Шум волн, мерно покачивающий в такт его дыханию. Солоноватый запах моря, щекочущий ноздри… перемешивающийся со смрадом рыбных потрохов. Прескверных.
Примерно на такой ноте обыкновенно обрывалась попытка мечтательного Фарульва романтизировать своё нахождение (здесь удачнее, чем слово «жизнь») в портовом городишке Остмер. Каково же было это нахождение? Порой, Фари представляет себя главным героем какого-нибудь романа и в красках описывает сам себе свой жизненный путь. Примерно так:
«Пройдя свой путь до половины (или это где-то уже было? не так важно) наш Герой очутился в душном кабинете, обставленным весьма скромно: крепкий дубовый стол, чернильница, небольшой книжный шкаф да пара-троек стопок льняной бумаги и столько же перевязей газет. В комнате также имелось окно, которое, по указанным ранее портовым неудобствам, открывать не хотелось, оттого и было душно. Герой терпел все неудобства, как и смешное жалование, утешая себя тем, что занимается любимым делом, редко отмечая неприятное жжение в груди, когда приходилось выводить очередные кричащие заголовки, по типу: «Советы для выращивания помидоров» или «Очередной результат королевского кровосмешения: да здравствует Гуль в короне!» или «Похлебки из раков сегодня не ждать! Рыбаки вытащили из сетей…» и тд. и тп. Стоит подчеркнуть, что у нашего Героя не было ни своего садика с помидорами, ни знакомых во дворце, ни страсти к раковой похлёбке, но писать что-то новое для умеющих (что случалось нечасто) читать зевак было необходимо. Помимо отсутствия садика и всего прочего, у Него не было также семьи, другого хобби и банально предмета сердечного воздыхания, что все чаще сказывалось на мрачном оттенке газетных колонок.
Позволю себе отметить, что недавно наш Герой всё-таки полюбил. По-детски круглое личико, светлые, чуть спутанные длинные локоны, белёсые ресницы, тонкий стан – ангел! Только в глазах, конечно же, голубых, не было той возвышенности, кротости и жизнелюбия, которые ожидаются. Были лишь равнодушие и отчужденность, сменяющиеся искоркой интереса при звоне монет. Он впервые увидел её, освещенную лунным светом, когда шёл с работы в свою хибару. Казалось, что она источает изнутри это грустное лунное сияние. Герой, по натуре робкий (и кто ему дал такое воинственное имя?*), спрятался за ближайшей сырой стенкой и, затаив дыхание, смотрел за её небесной красотой. Выбросив сигарету, которую, Герой и не заметил, она скрылась в темном переулке и была такова.
На следующий день он, к своему счастью, видел её в том же месте при мягком холодном свете, приглушенном тучами, когда проезжающая телега обдала её грязью из лужи. Сам себя не помня, он подбежал к ней и начал отряхивать застиранную юбку. Её глаза на миг расширились в непонимании (о, как они были прекрасны, эти небесно-голубые камни!), но через мгновение они приобрели привычное состояние полудрёмы, а на губах появилась легкая улыбка. Она мягко забрала из его рук конец юбки и, не проронив ни слова, удалилась в темный (даже днём) переулок.
Через день он пришёл с цветком, стоившим ему недельную выручку – под цвет её прекрасных глаз. Наш Романтик, как ему казалось, был готов в сию же секунду сделать предложение руки и сердца нимфе, имени которой он пока не успел узнать. Среди сгущающихся сумерек он вновь узнал её – уже под фонарем. Выдохнув резко, будто решаясь на рюмку чего-то горючего (наш Герой совершенно не пил), он было сделал бойкий, пружинистый шаг вперёд, да замер. К девушке приблизилась тень из того самого переулка, покрутила в пальцах блестящую в свете фонаря монетку, и нимфа, мурлыкнув что-то неизвестному, под руку с ним скрылась в известной нам темноте.
Он безумно полюбил её одну – она же влюблялась во многих за медняки. Внутри Романтика что-то будто бы оторвалось, возможно также от непрекращающегося уже порядком детского плача возле пристани. На силу переключив внимание, Герой повернулся на звук и увидел, как женщина яростно трясла орущего младенца, а тот все не думал закрывать рот. Она кричала вместе с ним, проклинала его именами всех Богов, скалясь и рыча. Походило на то, что она собиралась выкинуть своего детёныша в морскую пучину. Не помня себя, Герой подошёл к женщине, сунул ей цветок и на ватных ногах поплёлся вдоль пристани. (Отметим, что мамаша так растерялась, что сбавила ритм покачивания в несколько раз, после чего малютка успокоился в считанные минуты и все оказались весьма удовлетворены).
Так Фаривульв пересказывал в воображении хронику своих последних дней, еле держась на тех самых ватных ногах (ведь с последнего описанного события прошло не более десяти минут). Он вдруг подумал, как осточертело ему это «нахождение» и закралась даже мысль стать тем самым телом в сети, которое на утро могли бы выловить рыбаки вместо раков (он мгновенно ее отбросил).
«Неужели так и будет дальше? Неужели он застрял в этом круге? Он ведь не просит Рая, уберите лишь Ад земной!».
Уберите? А к кому, собственно говоря, Фари обращается? Разве все не в его руках? Вновь запах морской воды. Очевидно перебившей зловония, ведь дышалось гораздо легче. В его голове промелькнула мысль, вызванная неожиданно ярким воспоминанием из детства, о котором будет поведано позднее.
