1. Глава 1. Подмена девиц
Наверное, три года в монастыре сильно меня изменили, потому что дядя долго смотрел на меня, и взгляд у него был растерянный.
- Магали? – спросил он неуверенно.
- Рада, что вы меня узнали, - ответила я любезно, словно мы встретились не в монастыре святой Чаши, а при дворе короля. – Как поживаете? Как поживает ваша милая жена? А как Изабелла? Надеюсь, с ней все хорошо? Передавайте ей тысячу приветов и поцелуев.
Он уловил насмешку и нахмурился.
- Ты оказалась здесь не по моей воле, а из-за своего отца.
Разумнее было бы гордо и презрительно молчать, а не язвить, но я ничего не могла с собой поделать. Едва увидев этого человека, кровь во мне так и забурлила – от негодования, от злости, от обиды за предательство. Я не могла отомстить дяде – что может сделать монастырская воспитанница, но даже собака, посаженная на цепь, лает. Вот и я не сдержалась и попыталась уколоть дядю хотя бы словесно.
- Конечно, барон де Корн ни при чем. Невинен, как барашек, - сказала я. – Ведь вы даже не подозревали, что ваш родной брат, с которым вы так тесно общались, готовит мятеж, а я в свои шестнадцать лет, само собой, была в курсе всех замыслов по свержению королевской власти. Хорошо хоть, сама не участвовала, иначе монастырем бы не отделалась.
Дядя побагровел и не сразу нашелся, что сказать.
- Что же вы замолчали? – я села в кресло матери-настоятельницы, заставив сестру Цецилию и сестру Матильду, сопровождавших меня, поморщиться. – Потрудитесь сообщить цель вашего визита?
- Прекрати ломать комедию, - сказал дядя сквозь зубы.
- Отчего нет? - спросила я с холодной любезностью. – Здесь так мало развлечений, что немного комедии нам не помешает.
Вошла мать-настоятельница, увидела меня в своем кресле, увидела, как дядя едва не скрежещет зубами, и сразу все поняла.
- Теперь вы понимаете, барон де Корн, - сказала она скорбно, - как нелегко нам приходится с вашей племянницей?
- Сейчас он расплачется от сочувствия, - подсказала я.
Мать-настоятельница сделала знак сестрам, и сестра Цецилия крепкой рукой вытащила меня из кресла. При этом она больно ущипнула меня за плечо. Она всегда щипалась хитро – с вывертом. Это было особенно больно, но я не стала жаловаться, потому что жаловаться было бессмысленно.
- Отец Бертран считает, что девушка одержима, - продолжала мать-настоятельница, - и полгода назад мы начали обряды экзорцизма…
- Но не преуспели, как я вижу, - проворчал дядя. – Дайте мне поговорить с ней наедине.
Мать-настоятельница кивнула сестрам, и они все удалились, а я снова уселась в кресло. Не из вредности, а потому что неделя в карцере не прибавила мне сил, и стоять совсем не хотелось. Хотелось сесть, а еще лучше – лечь.
- Отвратительно выглядишь, - сказал дядя без обиняков.
- Чувствую себя еще отвратительнее, - заверила я его. – Но вы же именно этого хотели?
- Я никогда не желал тебе зла.
- Считайте, я вам не поверила.
- Напрасно ты так предвзято ко мне относишься, - дядя придвинул стул и сел напротив.
Я иронично приподняла брови и вежливо поинтересовалась:
- В самом деле, напрасно?
Ожидалось, что сейчас дядя начнет известную песню про то, что он ничего не знал, что он не мог помешать аресту моего отца и не мог спасти меня, потому что доказательств моей невиновности не было, но тут барон де Корн меня удивил.
- Да, я поступил с тобой не очень хорошо. Твой отец сам виноват, что связался с мятежниками, но я не мог сказать, что деньги, обнаруженные в твоей спальне, были моими.
- Не просто вашими, а вашими деньгами для государственного переворота, - напомнила я, удивленная такой откровенностью.
- Это не доказали, - напомнил дядя.
Я попыталась взглядом выразить все, что о нем думаю, но дядя только усмехнулся:
- Ты вправе ненавидеть меня, Магали, но я надеюсь, когда-нибудь ты поймешь, что двигало мною в тот момент. Поймешь и простишь.
- Вами двигала трусость?
- Нет, любовь.
Сегодня был день чудес, несомненно. Я подперла щеку и сказала:
- Боже мой. Уже плакать от умиления?
- Можешь мне не верить, - продолжал дядя, - но в тот момент я думал о своей семье – о баронессе, об Изабелле. Их жизни для меня важнее всего. Я не мог допустить, чтобы они пострадали.
- Вместо этого вы предпочли, чтобы пострадала я.
- Они – моя семья, моя жизнь, - сказал барон. – Когда-нибудь ты поймешь меня. Все разговоры о вселенской справедливости превращаются в ничто, когда речь идет о безопасности тех, кто тебе дорог, кого ты любишь.
- Замечательные слова, - я бурно поаплодировала. – Монахини твердят мне о любви раз по сто на дню. Они бы умерли от счастья, скажи я то, что вы сейчас сказали – наплевать на справедливость, да здравствует любовь!
- Твои манеры по-прежнему оставляют желать лучшего, - сказал дядя, удрученно покачав головой.
- Видите ли, дядя, монастырь – не самое удачное место для улучшения манер.
- Судя по всему, тут тебе не нравится?
- Вы необыкновенно догадливы.
- Могу вытащить тебя отсюда, - дядя перешел на деловой тон, и я мгновенно перестала дурачиться.
Мы некоторое время молчали, буравя друг друга взглядами, а потом я уточнила, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее:
