По озеру прошла рябь, раздался еле слышный плеск – это весла погрузились в воду. Подул ветер, зашуршала трава у берега, квакнула лягушка в ряске. И снова все стихло.
Намаявшийся с веслами Микула глубоко вдохнул стылый утренний воздух и потянулся за удочкой. Он давно не рыбачил, но тут не удержался – уж больно местные мужики нахваливали недавний улов. Еще ерунду говорили, конечно: мол, это им водяной помогает, и если ему гостинцев принести, то рыба сама в лодку разве что не запрыгивает. Микула на это кивал, но в бороду тихонько посмеивался – чепуха же, как есть!
Микула был серьезным городским купцом – не самым богатым, но и не бедствующим. Держал в городе лавку с парой помощников, но торговал большей частью в деревнях: возил туда красивые ткани для девиц на выданье да безделушки по мелочи, на заказ. Мог бусики привезти, мог – табакерку, на что уж у местного люда воображенья хватало. Хотя, если говорить о воображении, то его-то у мужиков было с избытком. Ишь, что про водяного придумали!
Микула покачал головой, вспоминая вчерашний разговор в трактире. За рюмочкой один из постоянных его покупателей, Войло, разболтался – уловом хвалился, да через слово своего водяного поминал:
– Я его видел, ей-богу, видел! Он же обычно как, не высовывается. Оставишь у воды краюшку хлеба или бусики те же, отвернешься – а их уже нет, как не было. Только по улову поймешь, водяной их забрал или русалка какая умыкнула.
Войло говорил важно, весомо, мужики по соседству кивали. Микула глядел на них и поражался – во что только этот темный люд не верит.
Войло меж тем продолжал:
– А тут я отвернуться не успел – или он сам поспешил, уж больно дар мой понравился, – не знаю, да только руку-то я увидел. Синюшную такую, большую, мужицкую, но с ногтями нестриженными. Высунулась, хватанула бусики и исчезла. А рыба прямо пошла, как подозвал кто – ну, вы улов-то видели.
Улов Микула и оценил. Потому-то сегодня ни свет ни заря поплелся к указанному озерцу. Доверия оно, прямо скажем, не внушало: водица мутная, даром что у левого берега раскинулась россыпь кувшинок. Если б не Войло, Микула ни в жизнь бы сюда за рыбой не отправился, но тут любопытство победило. Рассуждал он так: если рыбки не наловит, так хоть потом Войло пристыдит – нечего сказки за чистую монету выдавать.
И вот выплыл Микула на середину озера, червяка на крючок насадил, удочку закинул. Сел ждать. Поежился – утро стояло неприятное, стылое, тихое. Ни птичка не щебетала, ни лягушка больше не квакала. Даже ветер, и тот не дул. Неуютно тут было, и впрямь впору в водяного поверить.
– Ишь ты, Микула, извелся, а говорил – городской, – пожурил он сам себя. – Нет тут никаких водяных и не было никогда.
Словно в ответ на его мысли удочку потянуло вниз. Клюнуло! Микула весь подобрался, потащил рыбу на себя. А та будто и не сопротивлялась, чуть не выскочила из воды к нему в руки – он едва успел поймать.
Да так и ахнул: рыбеха оказалась очень тяжелой, и удержать ее было ой как не просто. Очутившись в лодке, она завертелась, норовя то ли перевернуть ее, то ли отхлестать Микулу по ногам мощным хвостом – он едва успел ударить рыбу по голове колотушкой, не свалившись при этом за борт. Оглушенный карась наконец успокоился и позволил себя рассмотреть – а был он диво как хорош. Микула аж загляделся и на большой внимательный глаз, и на крупную чешую. Тут еще и солнце выглянуло: в его лучах чешуйки блеснули так, что рыбка на мгновенье золотой показалась – хоть желанье загадывай!
– Вот, и никакого водяного уваживать не надо, – довольно пробормотал Микула, бросил рыбеху в ведро и закинул удочку снова.
На этот раз клева долго ждать не пришлось. Вниз потянуло резко и с невиданной силой, а Микула только обрадовался – рыба, поди, еще крупнее будет! Дернул удочку на себя, повел из стороны в сторону, но не тут-то было: на второй раз улов поддаваться не спешил, сопротивлялся, извивался, кидался из стороны в сторону, а с крючка не срывался, словно дразнил.
– Вот ты как! – возмутился Микула. Набычился, потащил что есть мочи. Леса натянулась, задрожала, загудела и…
…порвалась. Потерявший равновесие Микула тяжело рухнул на спину. Боль пронзила позвоночник, затылок – он ударился о край борта так, что в ушах зазвенело. Лишь когда звон стих, Микула смог приподняться, коснуться пальцами раны. И ощутить на затылке горячую, липкую кровь.
Солнце вдруг показалось невыносимо ярким. Микула зажмурился, ощупью нашел какую-то тряпку, зажал рану. Не переставая ругаться, проморгался, повернулся к удочке – надо ж выяснить, что с ней стряслось!
Да так и обомлел.
Из воды высунулся, облокотился о край лодки парнишка. На вид вроде обычный: кожа не синяя, когтей никаких нет, клыков вроде бы тоже. Но почему-то Микула даже не усомнился – перед ним был водяной. Это потом дошло, что у парнишки были немигающие рыбьи глаза, подернутые мертвецкой дымкой, а тогда показалось – аура от него исходит мистическая. Да еще и улыбался так, как ни один человек в жизни бы не сумел.
– Ну здравствуй, Микула.
Тот даже не удивился, что водяной знает его имя. Поразился только, что по-людски говорит: чуждость говора выдавала лишь странная «у» – водяной тянул ее необычно так, зазывно, будто на дно приглашал.
