ПРОЛОГ
Я остановил машину у дорожного знака «пос. Синегорский». Был теплый весенний день – канун светлого праздника Пасхи. Справа от дороги зелёными волнами колыхалась озимая рожь, густо окроплённая островками ярко-красных тюльпанов. В воздухе стоял тонкий аромат пробуждающейся от зимнего сна степи – нежный, но настойчивый запах лютика и еле уловимый, горько-терпкий дух полыни.
– Деда, ты зачем остановился, – раздался голос Саньки, шестилетнего внука, – мы что, уже приехали?
– Приехали, Санька, выходи.
Санька завозился на заднем сидении.
– Я не открою, деда.
– Сиди, уж, дед пошутил, – это сказала Светлана. – Мы еще не приехали.
– Ба, я писать.
– Ну, тогда выходи. – Света открыла дверь, выпустила внука и вышла сама. – И ты, дед, выходи, дальше я поведу машину.
Я вышел из машины, огляделся вокруг, вдохнул аромат весенних трав, прислушался к пению птиц. И накатила, вдруг, на меня волна воспоминаний, сдавила горло саднящая боль, затянула глаза пелена слёз. Отвернулся, чтобы внук не заметил, да разве укроешься от детских глаз.
– Деда, ты чего?
– Да, вот, что-то в глаз попало. Ты поезжай Света, мы с Санькой немножко пройдёмся, ноги разомнём.
Я взял внука за руку, и мы пошли вдоль дороги по пыльной обочине навстречу белой кипени цветущих садов и душистых кустов сирени, перекинутых через калитки, навстречу каменным заборам и шиферным крышам небольшого горняцкого посёлка.
– Привет, дружище! – это я мысленно разговаривал с посёлком. – Тебя и не узнаешь, притих, опустел. Где твоя рабочая стать, когда спешил ты по зову шахтного гудка и с дымящимися украдкой цигарками стремительно летел вниз в переполненной клети к новым рекордам и трудовым починам? А ведь я помню твой простой, неотягощённый высокими думами рабочий люд, дружный до самопожертвования (без этого в шахте нельзя!), твои разгульные праздники на День шахтёра, твои улицы, где каждый камень отмечен тяжким трудом твоим.
А меня ты помнишь? 30 лет прошло, как один день. Ты уж прости меня, приезжаю только в печальных случаях – похороны да поминки. А ведь я так скучаю по тебе, по твоим холмам, перелескам, бирюзовой ленте Северского Донца, душистому чабрецу и мягкой ковыли. Уж так хочется мне посидеть с удочкой на каменистом берегу в тени раскидистой ивы, или взойти на холм и подставить лицо горячему суховею. А ещё собрать всех тех, кто был со мною рядом в те счастливые мгновенья моей жизни, всех тех, кто возвысил меня и всех тех, кто помог встать после падения.
ЧАСТЬ I
Глава 1. Лазаревская
Я лежал на старом, продавленном диване, вперив свой взгляд в большой рекламный щит, на котором была изображена полуголая блондинка на фоне синего моря и безоблачного неба. В руках у неё был огромный гамбургер, в который она впивалась ровными, ослепительно белыми зубами. Весь вид её являл собою сытость и удовольствие, а вместе с призывной надписью «Быстро и вкусно!» был призван вызывать не только бурное выделение желудочного сока у всяк на неё смотрящего, но и целую гамму других чувств, включая сексуальное вожделение. Это, несомненно, высокохудожественное полотно, которым я восхищаюсь уже несколько часов, было выставлено в подсобке ресторана «Магнолия» и имело чисто прагматическое значение – закрывало дверь в кладовку, где был свален разный хлам, спрятанный от проникновенных глаз пожарника.
Сегодня 27 апреля 1992 года, понедельник. С этого дня у меня начался новый отсчёт времени. Впрочем, «новый» здесь вряд ли подходит, поскольку слово «новый» несёт в себе положительные эмоции и соответствует всему тому, что приходит на смену старому. В моём случае это всего лишь смена образа жизни, причём не в лучшую для меня сторону.
А началось всё двумя днями раньше, когда я после очередной ссоры со Светланой оказался на улице. Сказать по правде, ссоры эти происходили часто, и начались они давно, может быть за год или даже два до того злополучного вечера, когда я снова, что называется, «приполз» домой. Нет, нет, я не виню жену в том, что произошло, Боже меня упаси! Я сам загнал себя в угол своим пристрастием к выпивке, я понимал всё это, я знал, чем это, в конце концов, может закончиться, но уберечь себя от этой напасти – увы! – не смог. У нас-то и ссор, как таковых, не было, просто постепенно стали меняться отношения в сторону отчуждения, – Светлана всё более уходила в себя, а в глазах детей читались неприязнь и осуждение.
Вот и в этот раз. Пришёл. Позвонил. Когда Светлана появилась на пороге, попытался натянуть на себя улыбку.
– Опять?
Я кивнул головой.
– Боже, как всё надоело! Когда же это, наконец, закончится? Ты же обещал!
Я снова кивнул головой, продолжая изображать идиотскую улыбку.
Света прислонилась к дверному косяку и заплакала. Я протянул к ней руку, пытаясь погладить её волосы, но она резким движением отбросила её и ушла вглубь комнаты. Постояв немного на пороге, я тихонько закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Сколько раз было такое? Я уходил, ночевал на даче, а чаще на работе, в репетиторской, соорудив из стульев некое подобие дивана, а утром, перед тем, как Светлане уйти в школу, где она работала учителем пения, приходил домой с клятвенными обещаниями, что это было в последний раз.
