| ||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
ДИКСОН - МЫС ЧЕЛЮСКИНА28.07. 19.00. Съездил в поселок, чтобы подстричься и купить для личных нужд чай и кофе. Полубокс (без одеколона) - 74 копейки. С "Шип-ром" - 158 копеек. Ин- тересно на Диксоне вспомнить, что "Шипр" происходит с Кипра. Парикмахерша хвалила местную милицию. Полярники Диксона решили подарить атомоходу "Арктика" белого медве- жонка (атомоход первым дол-жен был прийти сюда и открыть навигацию). И в ожидании прихода чуда двадцатого века медвежонок жил в милиции: "Отсидел в холодной", - сказала парикмахерша. И отказалась от чаевых, которые я совал взамен одеколонной надбавки (не люблю и никогда не любил одеколоны всех марок, кроме "Тройного"). "Тройного" не оказалось. Не удалось потом купить чаю и кофе - нет. Закончил дела на берегу за час, а рейсовый катер должен был отходить только через три. Сидел и грелся на полярном солнышке, ел апельсиновые вафли и решал вопрос: идти шестьсот метров до могилы Тессема или не идти. И не пошел, - чтобы не лгать самому себе, что, мол, мне идти туда охота. В ковше между Угольным причалом и берегом торчали из-под воды надстройки затонувшего буксира. Тихо было. На базальте прибрежных скал красовались похабные надписи мореплавателей, имена их судов и даты посе- щений. Увы и ах, но там сохранились и мои инициалы, намалеванные свинцовым суриком в 1953 году! А из цензурных надписей я обнаружил такое стихотворение: Голодный бич - свирепей волка, А сытый бич - милей овцы. Но, не до- бившись в кадрах толка, Последний бич отдал концы! "Бич" - от "бичкамер" - безработный моряк. Слово исчезло уже давно. Потому, вероятно, старомодному сочинителю ответил современный: Я в нос плевал тому поэту, Кто пишет здесь, а не в газету! На следующее утро поехали в штаб Западного сектора на инструктаж. На южных берегах острова Диксон кое-где снег. Вылезли на остров. Фома Фомич: - А земля-то в прогалинах темная, нормальная. Капитан "Софьи Перовской": - Да, чернозем. Фомич: - Вчера ходили в магазин, так она, земля, прямо теплая. Я: - Это угольная пыль, Фома Фомич. Здесь ледоколы бункеровались от са- мого дня их рождения. Идем дальше по мосткам тесовым. Травка в щелях между досок - не про- падает зеленое-то в Арктике! Торчит - живучая природа... Фома Фомич: - Трава! А? Козу нормально можно вырастить, а? Капитан "Перовской" (молодой, сдержанный, замкнутый): - И козла. Чтобы козе не скучно было. В штабе Анатолий Матвеевич Кашицкий - начальник Западного сектора. Лет шестьдесят, широкая и узкая полоса на погончиках, не курит, ни разу не надевал очки. Солнце просвечивает комнату с картами трассы на стенах. Цветные кальки шелестят под карандашами младших сотрудников. Обстановка. Тяжелая впереди обстановка. Сутки чистой воды до кромки. Потом мощная перемычка в проливе Вилькицкого, потом - черный ящик: в Восточном секторе за 125-й параллелью стеной еще стоит лед. У кромки встретит "Капитан Воронин", и будем болтаться в полыньях до конца августа. Следовало выходить из Ленинграда на месяц позже, но у Ленинграда за- дача - выпихнуть суда в арктический рейс. У Мурманска - выпихнуть из Мурманска. У штаба Западного сектора - выпихнуть из своего сектора. Об этом и говорим в кабинете Кашицкого, когда ждем обратный катер. Фомич нудит о слабости правого борта в районе машинного отделения. Рассказыва- ет о встрече в Дрогденском канале с бывшим капитаном "Державино" Шониным ("Самый знаменитый архангельский капитан!" - это Фомич путает морского Шонина с космонавтом). И как Шонин предупредил в Дрогденском канале по радиотелефону о слабости борта. И как он, капитан Фомичев, хотел из Мур- манска дать предупредительную РДО, но потом не дал, так как дублер (я) его отговорил, но теперь, ввиду тяжелой ледовой обстановки, он считает долгом - как бы чего... Кашицкий скучает, но терпит привычно. Наконец тихо говорит, что если попал в зубы ледоколу, то как к крокодилу. О том, была или не была водо- течность, ледокол спросит; про винто-рулевую группу - тоже; а вот уж ес- ли, не дай бог, что-нибудь с "Державино" случится, тогда уж ледокол бу- дет индивидуальностью вашего борта интересоваться персонально. Еще Кашицкий объясняет, что лед тает приблизительно по три сантиметра в сутки. Значит, метровая льдина, которая сегодня означает для нас про- боину, через десять суток превратится в семидесятисантиметровую - совсем иной нарзан, то есть качество: будет разваливаться под форштевнем... - А все-таки я вам, очень извиняюсь, Анатолий Матвеевич, бумажку ос- тавлю, значить, о нашем бортике... Заготовил тут... схемку... покумекал на досуге... - говорит Фома Фомич ласково. По лицу капитана "Перовской" вижу, как ему стыдно за коллегу. Кашицкий берет бумагу. Не читая, пишет синим карандашом что-то наис- косок. Фома Фомич продолжает бормотать, быстро моргая, вкрадчивым голосом: - ...Рейсовое задание... ваши интересы не затронуты... мне большая неприятность... акт только для нашего диспетчера... я очень вынужден просить... я признаю... я понимаю... опыт подсказывает... Кашицкий зачитывает резолюцию: "С документом ознакомлен и глубоко изучил". Фома Фомич прячет бумажку в портфель. Уничижение паче гордости. - Благодарю, Анатолий Матвеевич, очень извиняюсь, значить, и благода- рю от души! Пойду катерок на воздухе подожду... - И уходит, кланяясь. А в душе-то его на самом деле светится снисходительная даже какая-то ра- дость: этого-то - с широкими шевронами, седого - он, Фомич, обдурил как мальчишку. И вот рейс, "Державино" и капитан Фомичев начинают обклады- ваться, обеспечиваться, обвешиваться нужными бумажками, как портовый буксир - кранцами из автомобильных покрышек... - Думаю, неправильно, что маленькие трехтысячники идут в Арктику пер- выми караванами, - говорит старый ледовый капитан Кашицкий. - Но мы не знаем смысл приказов в общеминистерском или в общесоюзном масштабе. Воз- можно, любые затраты на проводку вас первыми оправданы неизвестными нам причинами. Не след об этом забывать. И объясните это своим людям. Он провожает нас с капитаном "Софьи Перовской" до дверей домика-шта- ба, жмет руки, желает счастливого плавания. Да, когда старый моряк желает "счастливого плавания", это звучит не пустым звуком. Впереди тяжелая работа. Под занавес приглашает зайти в гости, если на обратном пути занесет сюда. Долго ощущаю тепло и крепость рукопожатия... "Тьфу-тьфу!" - думаю, не обойтись кому-нибудь из нас без приключе- ний... На причальчике красно от красных курток - ребята из экспедиции "Ком- сомольской правды" с рюкзаками и грузом. Они который уже год ищут остан- ки Русанова. Перед отлетом из Ленинграда видел по телевизору интервью Юрия Сенкевича с их начальником. А теперь вижу парня в натуре. Знакомим- ся. Нас жарят из кино- и фотооружия со всех точек его коллеги. Еще бы: историческая встреча - морской писатель и молодые землепроходцы, искате- ли останков былых героев. Искатели без шапок, волосы вьются над покрас- невшими от холодного ветра физиономиями. Трое из них поедут пассажирами на "Державино" до ледовой кромки и встречи с ледоколами, затем вертолеты ледоколов перебросят их на Северную Землю. Пролезаем в узенькую щель между островом и материком. За нами отчаян- ная революционерка "Софья Перовская". Солнце. Ясно. Устойчивый ветер с севера. Поплыли всерьез. Отношу в сушилку выстиранные свитер и фуфайку. А вчера подстригся и час отплескался в ванне Фомы Фомича - готов теперь по всем швам к свида- нию со льдами. Так как с детства я говорю и пишу правду, всю правду и только правду, то придется признаться, что вскоре после отхода с Диксона Спиро Хетович посадил меня в лужу! И как позорно посадил! На стоянке он на берег не съезжал. И, отправляясь в парикмахерскую, я предложил старпому купить ему что надо из мелочей. Оказалось, Арнольду Тимофеевичу нужен один значок с полярным колоритом и один конверт. Я ку- пил ему пять значков и десять конвертов с жирными штампами "ДИКСОН" и силуэтами ледоколов в сумасшедших льдах. Он полчаса ходил за мной и спрашивал: "Хау мени?" ("Сколько стоит?" - Сколько он мне должен?) - и настойчиво пытался всучить мне рупь. Я не взял. И он заметно потеплел ко мне и принес электрочайник. Чайник я клянчил начиная с Мурманска, но он его зажимал, ссылаясь на отсутствие свободных. Здесь, вероятно, не пар- шивый рупь роль сыграл, а обычночеловеческое - услуга за услугу. Я ему значки для внука, он мне электроприбор. И я обеспечил себе на весь рейс чай в каюте в любое время дня и ночи - хитрый я лис и психолог. В результате потепления наших отношений я притупил бдительность и нормально сел в шляпу. Дело происходило следующим образом. Наличие у нас на борту ребят из экспедиции "Комсомольской правды" оживило интерес к прошлому Арктики. Русанов заставил вспомнить других трагически погибших здесь путешественников. А оказалось, что, в отличие от Фомы Фомича, Арнольд Тимофеевич кое-какие книжки читал. И вот на этом я и погорел. Еще в пятьдесят третьем году, когда первый раз шел на восток Северным морским путем, я интересовался Русановым. И прочитал про него все, что мог достать. Заинтриговала в первую очередь женщина, француженка Жюльет- та Жан. Русанов познакомился с ней в Париже, там они стали женихом и не- вестой. Предсвадебное путешествие Жюльетте Русанов предложил своеобраз- ное - на слабеньком судне в роли врача через всю Арктику. И сам замысел идти на восток был, если говорить правду и только правду, и всю правду, авантюрой. И взять с собой на верную смерть девушку, студентку Сорбонны, на роль судового врача тоже как-то странно выглядит. И даже название судна "Геркулес", когда мощность его керосинового мотора была тридцать лошадиных сил, звучало или юмористически, или... Погибли они где-то здесь, возле Таймыра. Вот запись, которой больше двадцати лет: "12.08. 1955 г. Борт МРС-823. 20 ч. 00 м. - время местное. Проходим шхеры Минина, остров По- пова-Чухчина. Здесь нашли остатки лагеря русановцев. Где ты, Жюльетта Жан? Какими были твои последние минуты?.. Штормит. Тучи мрачные... Обя- зательно сделать рассказ, как где-то во Франции мать ждала Жюльетту... 13.08. 1955 г. 23 ч. - время местное. Стали на якорь в проливе Фрама, измученные качкой, мокрые и грязные. Холодно. Низкий берег острова Нан- сена. Хлюпает вода. Нет шланга брать топливо. Читал Тихонова "Кавалька- ду". Эстафета чужих вдохновений: ...Окончен труд дневных забот... Вечерним выстрелам внимая... Надо писать Жюльетту!" Не родился рассказ. Но нынче на "Державино", конечно же, я считал, что лучше меня историю Арктики никто ведать не ведает. Ах и эх - эта привычка высказываться о вещах, которые только чуть по- нюхал! Я, например, часто обсуждаю кинофильмы, посмотрев афиши на забо- рах. И самое интересное, что абсолютно уверен в праве судить на основа- нии заборных афиш. И вот черт дернул говорить со старпомом о Джордже де-Лонге. Я был так уверен, что Арнольд Тимофеевич ничего об этом несчастном американце не знает! И в разговоре небрежно-безапелляционно брякнул, что могила амери- канца - в устье Индигирки. Тимофеевич сказал, что это не так: - Я с киндеров помню, когда и где погиб Лонг. В устье Лены он погиб. Вы разрешите вниз спуститься на пять минут? Я этот пошлый энциклопеди- ческий словарь принесу. - Идите, - сказал я. А что оставалось делать? Хотя я уже понял, что путаю место могилы Лонга. И он приволок словарь, и ткнул меня в него носом, и на глазах всей вахты торжественно и оглушительно повторил: - Такие вещи, Виктор Викторович, моряк с киндеров должен знать! И понес, и понес топтать меня. А шли в тумане, туман летел за дверью рубки, как выхлоп автомобиля в крещенский мороз. И хотелось сосредото- читься на окружающем мире: курс на остров Уединения, траверз острова Свердрупа - мы повторяем пока точь-в-точь маршрут "Геркулеса". Ребята из экспедиции "Комсомольской правды" отоспались и сделали эки- пажу доклад о целях и смысле мероприятия. Один парень - радиоинженер, альпинист. Второй - аспирант пищевого института. Третий профессию утаил, зато с бородой. Попутно они испытывают пищевые продукты, свою психическую совмести- мость, должны собрать плавник на террасах острова Большевик на высоте ста метров. Если на террасах плавник есть, тогда будет доказано, что Се- верная Земля последние тысячелетия стремительно поднимается из моря. Ре- бята везут специальные пластинки, которые будут укреплять в памятных местах Арктики. Очень обозлили нашего радиста, когда заявили, что у них есть радиос- танция весом всего в два килограмма и они с ее помощью держат связь в микрофонном варианте из Арктики с Москвой и вообще со всем миром. Наш начальник рации прямо весь взбаламутился. Он тратит на связь с Москвой черт знает сколько сил и времени. Арнольд Тимофеевич: - А вот товарищ адмирал Головко, командующий Северным флотом, уже в тридцать девятом году разговаривал с Москвой из любой своей точки... 07.40. Начали лавировать между ледяных полей, слышен голос "Ленина", он зовет "Комилес" - значит, они уже совсем близко. Поморы-зверобои кромку льда называют рычара. Есть в этом слове нечто грозно-рычащее, настораживающее, приказываю- щее собраться. А когда караван входит в настоящий лед, то минута эта и торжественна, и одновременно напоминает мгновение, когда двери зубного врача уже рас- пахнулись перед вами и навстречу - никелевый блеск инструментов. Свинцовое Карское море, свинцовое карское небо, на нем оловянные длинные отблески ледяных полей. Три черные черточки на горизонте - атомоход "Ленин", ледокол "Мур- манск", лесовоз "Комилес". Они лежали в дрейфе в полынье за разряженной перемычкой плавучих льдин кромки. Мы с ходу разобрались и без задержки в передней дантиста вошли в дверь его кабинета, и навстречу нам зажужжали миллионы бормашин. Дистан- ция - пять кабельтовых. Мы - за "Лениным" первыми. И сразу туман. И сра- зу пробки из огромных обломков в канале. "Ленин" тяжко переваливается с боку на бок в сплоченном льду. Его передняя мачта исчезает в сиреневом тумане. А минут через десять исчезают в тумане и три мощных, направлен- ных в корму, прожектора атомохода. Не очень приятное занятие следовать в густом тумане за ледоколом, чьи огромные винты выворачивают ледяные глыбы, каждой из которых достаточно для проделывания в твоем брюхе прободной язвы. Мы шли, еще не привыкшие к сотрясениям, еще болезненно относящиеся к каждому корабельному кряхтению и оху, еще слишком настороженные и натя- нутые. И на тридцать третьей минуте "Державино" намертво заклинивается. И здесь виноват я, ибо сдали нервы и я в пандан им сбавил ход, а этого не следовало делать: нельзя утрачивать инерцию. - Добавьте! - сказал одно слово Дмитрий Алек-сандрович, но уже поздно сказал. Деликатность в нем сработала. Мы еще не привыкли друг к другу. Это нам еще предстоит. Для успокоения моей совести еще через четыре минуты заклинивается в полосе торошения сам "Ленин" - в "ставке", как говорят ледокольщики, то есть в полосе сторошенных, многолетних льдин. Лежим в приятной тишине. "Мурманск" выкатывается из строя и дважды обкалывает "Ленина". Тот получает возможность движения назад и начинает приближаться к нам, чтобы получить впереди пространство для разгона. Потоки воды от его винтов, когда атомоход начинает разбег вперед, жмут нам в нос, давят льдинами, и мы получаем заметное движение назад: самое отвратительное, ибо это гро- зит перу руля и нашим винтам... Со скрежетом зубовным даю ход вперед, хотя под кормой битком набито тяжелого льда. Продолжаем движение. Генеральный курс от острова Кирова на остров Садко, что в островах Цивильки архипелага Норденшельда. "Ленин" оказывается вежливым лидером. Когда сотрясения от ледяного потока, обтекающего нас, делаются совсем уж трудно переносимыми, я вызы- ваю ледокол по радиотелефону и говорю бесстрастным - так положено по не- писаным традициям - голосом: - "Ленин" - "Державино"! Сотрясения сильные! - Ясно, "Державино"! Уменьшаю ход! - отвечает лидер, но, черт побери, не очень-то уменьшает. И течет, течет из глубины к нашему форштевню и вдоль бортов зеле- но-белый, громыхающий, булькающий, перекрученный поток ледяной лавы с глыбами зеленого ледяного гранита... Из-за всяких профессиональных сложностей забыл, что мы уже повстреча- лись с медведями. Итак, вначале было целых два медведя, оба разозлились на нарушителя их покоя - атомоход "Ленин", оба рычали и долго бежали впереди каравана, как зайцы перед авто, каждую секунду оборачиваясь черными носами и пре- небрежительно стряхивая ледовую пыль и снежный прах со своих лап в нашу сторону. Лапы у натуральных медведей вроде бы вовсе бес-костные и ватные, как у мишек из детского универмага. И соображают они долго и туго: только минут через двадцать галопирования наперегонки с атомоходом наконец до- перли, что следует отбежать немного в сторону и пропустить мимо себя это огромное существо. А потом, передохнув, драпать возможно дальше. Когда мишки удрали, то таким поворотом событий очень обрадовали тюле- ней, ибо тюлени получили воз-можность повылезать на лед вдоль извилистой дорожки, оставшейся среди ледяных полей от прошлых проходов ледоколов. А может быть, это и не тюлени, а нерпы. Никто у нас не знает, чем они от- личаются. Все эти звери издали очень смахивают на улиток, а иногда на одну кавычку - то есть на половину кавычки. Саныч, обнаружив очередную нерпу-улитку, обычно с сожалением бормо- чет: "Вон еще одна моя несбывшаяся шапка-мечта валяется!" А Фомича больше всего терзает "Перовская", ибо они держатся за нами в кильватер в трех-четырех кабельтовых, а задана дистанция - пять-семь. "Ну, если мы в ледокол стукнем, так у него борт толстый, а вот если "Пе- ровская" нам - так у нас-то борт тонкий! Вы уж, пожалуйста, им напоми- найте, чтобы они, эт самое, ну, вы понимаете..." И опять про очко - луч- ше недобрать, значить, и т. д. Придумываю Фомичу ласковую кличку - Забубенный Бурбон. В Париже-то он побывал! И даже Лувр посетил. Через три часа делается ясно, что надо брать нас под уздцы. В 20.20 "Ленин" берет нас, а "Мурманск" - "Перовскую". Мы опускаем человека за борт на штормтрапе, привязываем к якорям ве- ревки, стрелами затаскиваем якоря на подушку из досок на контейнерах па- лубного груза. Ослепшим, безъякорным носом суемся в транец атомохода. Он сажает корму, ибо наш нос оказывается ниже его ахтерштевня. В ре- зультате струя винтов атомохода будет с повышенной силой выбрасывать нам под брюхо утопленные им льдины. В клюза заводятся стальные буксирные троса, они соединяются на полу- баке двадцатью шлагами пенько-вого. У соединения - бензеля - ставится матрос с то-пором. Рядом аналогичную операцию проделывает "Мур-манск" с "Перовской". Я уже раздеваюсь, чтобы свалиться в койку, - ровно восемь часов на мостике позади. И наблюдаю за операцией коллег в иллюминатор каюты. Сту- ит, конечно, поглядеть, как пятится линейный ледокол к носу маленького лесовоза, а на носу лесовоза качается на штормтрапе скорченный чертиком боцманюга, привязывая за якорную лапу веревку, - задержались ребятки с уборкой якорей из клюзов. На корме "Мурманска" нахохлился вертолет. Его, было, подняли в воздух, но туман закрыл обзор, и капитаны встревожились, что вертолет потеряется, и срочно посадили его обратно. Красив и мощен линейный ледокол "Мурманск"! В ледоколах есть та зверски-зверюгская симпатичность, которая есть в белых медведях. И вот линейный ледокол пятится кормой к маленькому лесовозу, а вдоль бортов у него встают на ребро двухметровые льдины. В непотревоженных лужах на удаленных льдинах, в малахитовых студеных окнах отражается кремовая надстройка ледокола, и алый огонек бортового отличительного, и голубая полоска полуночного неба. От усталости не уснуть, хотя вставать уже через три с половиной часа. 31.07. 00.00. Солнце низко. Но ниже его - полоса черного тумана. Туман не доходит до судна, кончается в полумиле. И солнечные лучи проходят поверх полосы тумана и упираются в снежницы на льдах. И все эти извилистые, растянув- шиеся, неморгающие окна воды блестят ровным потусторонним блеском старо- го серебра. И на этой непорочной белизне - пять огромных моржей - целое святое семейство. От монотонности движения на буксире мысли делаются идиотскими. Я, например, иногда представляю себе, что оказался здесь совсем один и вот надо построить ледовый домик для защиты от ветра. И вот выбираешь подхо- дящую льдину для домика, оцениваешь ее живучесть и строишь из ледяных обломков себе домик по эскимосскому образцу, - чистый идиотизм. И еще привязались строчки, навеянные прожекторами ледоколов: ...И три огня в тумане Над черной полыньей... ...И три огня в тумане Над черной полыньей...
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||