| ||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Глава 25 ГОРОД
Случилось же так, что, как нарочно, в то время пришли к губернатору разом две бумаги. Н. Гоголь, Мертвые души Сo Знаменской горы между мещанских домишек и длинных заборов, темневших полосами по сторонам, спускалась целая вереница кошевок. В морозном воздухе звонко звенели колокольчики. Потом" кошевки ехали низом, чуть не вровень с близкой Ангарой. На фоне звездного неба, па самом берегу ее отчетливо обрисовывался Знаменский монастырь со стенами, куполами и черным садом. Вскоре дорогу перегородила белая полоса снега. Это замерзшая речка Ушаковка, отделявшая Знаменское предместье от самого Иркутска. Под стенами монастыря она сливалась с широкой, как степь, Ангарой. На другом берегу Ушаковки виднелся лес. - Тпр-р-ру-у! - натянул вожжи бурят, ехавший навстречу с пустыми санями. Оба ямщика о чем-то перемолвились по-бурятски, затем встречный прыгнул в свои сани и, бешено захлеставши по коням, помчался вверх на Знаменскую гору. Кошевка Невельского двинулась через Ушаковку. При свете звезд навстречу надвигалась сплошная черная стена деревьев, сквозь которую лишь кое-где проглядывали редкие огоньки. - Так где же город? - А вот мы и в городе,- отвечал ямщик.- Это сады,- сказал он, кивая на деревья за Ушаковкой. 169 "Сады? - подумал Невельской. Давно он не слыхал самого этого слова.- Кажется, настоящий город". - А вон мельница, ссыльный выстроил,- говорил возница, показывая на что-то черное. Пересекли речку и въехали в небольшую узкую улочку. Она вывела на пустырь. Справа появился какой-то длинный деревянный дом, похожий на казарму. Дальше - огромные каменные ворота другого дома, скрытого где-то в глубине двора за каменной оградой. У соседнего двухэтажного дома были освещены пять полукруглых, по-видимому, зальных, окон на втором этаже так ярко, что на улице светло. Остальные окна темны, а в нижнем этаже, за палисадником, закрыты ставнями, сквозь которые пробивается свет. Ямщик гикнул, кошевка промчалась лихо и быстро, но Невельской запомнил и этот дом, и столбы с фонарями у подъезда и приятно почувствовал, что попадает в родную обстановку русского провинциального города. - Вот теперь погуляешь,- заметил молчавший всю дорогу Евлампий. Выбрались на главную улицу. Дома, разделенные длинными заборами, выступали из полутьмы. Улица - прямая и широкая - шла через весь город. Ехали долго. Город был низок, но просторен, строился с размахом. Все время тянулись длинные заборы, шатровые ворота, потом пошли дома двухэтажные с вывесками, потом несколько каменных. Капитан еще в Аяне наслышался об Иркутске, да и прежде читал, что тут ссыльные пользуются уважением, что здешние купцы бреют бороды, имеют библиотеки и ходят во фраках и что есть образованные чиновники. Справа пошла белая каменная стена. Вдруг город оборвался, как лес на Веселой горе. Открылась мгла, провал. Выехали на берег Ангары, невидимой, но угадываемой. Справа - решетка, за ней сад и губернаторский дворец с колоннадой и фронтоном па Ангару и с часовыми на освещенном пятне снега. Скрип полозьев стих. Офицеры, вылезшие из кошевок, молча пошли в своих заиндевелых дохах следом за капитаном в огромные двери. Тут тепло, тишина, в нишах по обе стороны лестницы усатые часовые. Сверху, по коврам, по лестнице с золочеными балясинами, наложенными как рельефы на сдвинувшиеся стены, быстро сбежал Струве. Он обнял капитана и сказал: - Николай Николаевич давно ждет вас, Геннадий Иванович... Генерал будет очень рад вашему благополучному прибытию, господа,- обратился он к офицерам. 170 Вызваны были два дежурных чиновника. Офицеров отправили с ними на приготовленные квартиры. Бернгардт провел капитана в одну из трех высоких и обширных комнат левого крыла нижнего этажа губернаторского дома, в которых жил он вместе с уехавшим в Петербург Мишей Корсаковым. На столике лежало письмо от Миши, в котором он просил дорогого Геннадия Ивановича чувствовать тут себя как дома. Струве сказал, что Муравьев нездоров и уже спит и что он вообще рано ложится,- таков его обычай. Люди быстро подали свечи, воду, белье. Евлампий занялся походным хозяйством своего барина. В столовой накрывали столик. Струве рассказывал новости. Была одна важная и неприятная весть из Петербурга, о ней Струве не стал ничего говорить. Он желал обрадовать Геннадия Ивановича, окунуть в круг городских интересов, рассказал, что в честь капитана и его спутников в новом здании дворянского собрания, которое только что построено, готовится бал и что вообще рождество пройдет очень весело - иркутяне любят и умеют повеселиться. Дамы и девицы с нетерпением ожидают приезда моряков, весь город сбился с ног, все желают гостей к себе. Струве сказал, что он обещал привезти капитана в дом к Зариным, у них прелестные барышни - племянницы, те самые, о которых шла речь еще в Якутске, да еще к Волконским, Трубецким, Запольским... Все рассказы Струве про иркутскую жизнь были очень приятны и виды на будущее заманчивы, и капитан непременно хотел всюду побывать. Но сейчас им овладели мысли совершенно иного рода, и он тоном откровенного признания сказал Бернгардту, что, по его мнению, Николай Николаевич все же ошибается жестоко... И он стал пояснять... Струве несколько смутился, не понимая, зачем Геннадий Иванович вносит такой диссонанс в их приятный разговор. Бернгардт умело уклонился от деловой беседы и рассказал много презабавного про здешнюю жизнь. Невельской понял, что некстати хотел заговорить про свое. Вдруг во тьме в углу комнаты появилось какое-то светлое пятно. Оно становилось все ярче, там появилась фигура с горящей свечой в руке. - Николай Николаевич! - сказал Струве тихо.- Спустился к нам тайным ходом. - Геннадий Иванович! Я узнал, что вы приехали,- заговорил Муравьев, ставя свечу на стол и хватая за плечи вскочившего капитана.- Я еще не спал и спустился взглянуть на вас! Как я рад, как я рад! Вы молодчина, так и следует! 171 Он обнял и поцеловал капитана. - Простите меня, я только на мгновение: поздравить вас и хоть взглянуть одним глазком. В халате Муравьев казался добрым, кротким, домашним человеком. Он задал несколько вопросов про дорогу, про здоровье, спросил, как чувствуют себя офицеры. Геннадий Иванович заметил, что он как будто в самом деле выглядит хуже, чем в Якутске. Губернатор сказал, что не будет беспокоить, пожелал покойной ночи. Оставив открытой потайную дверь, он со свечой в руке поднялся по лестнице. Невельской сел ужинать, Струве простился с ним и ушел к себе в соседнюю комнату. "Странно,- подумал Невельской.- Николай Николаевич не может не знать, как все меня волнует. Хотя бы намекнул... Он оставляет меня в тревоге. Может быть, опять неприятности, и он не хотел разговаривать об этом перед сном? Да, он, кажется, в самом деле заметно хуже выглядит, чем в Якутске... Будем ждать утра,- решил капитан.- Во всяком случае, он расположен ко мне по-прежнему и, будь у него неприязнь ко мне, не держался бы так просто, почти по-родственному. Принимает в своем доме, спустился в полночь, чтобы поцеловать, обнял..." Оставшись один, во всем чистом, на чистой простыне, молодой капитан почувствовал себя в этот вечер как дома, у матери. Комната была просторной, высокой, с большими окнами без ставен, как в Питере. Он долго не мог уснуть, глядя в темноту открытыми глазами. Утром встал рано и долго ходил по комнате. Потом сел писать в Петербург. В восемь губернатор прислал за ним. Капитан поднялся на второй этаж по лестнице с вызолоченными балясинами перил, покрытой ковром. Он вошел в залу с паркетным полом, с фарфоровыми вазами на столиках, с портретом Державина во весь рост, с зеркалами и множеством благоухающих живых цветов. Пять огромных полукруглых окон, не замерзших, несмотря на мороз, светлых и чистых, смотрели прямо на залитую солнцем и сверкавшую снегами огромную Ангару. Сверху - второй свет - еще пять квадратных окон поменьше. Налево - дверь в кабинет губернатора. Навстречу вышел Муравьев, быстрый и легкий, одетый по-домашнему, в мундире без эполет. Как заметил сейчас капитан, 172 лицо его действительно переменилось и даже заострилось. Он, конечно, нездоров. "Какая перемена",- подумал капитан. Вчера предполагал, что все это при слабом освещении только кажется. Взор генерала весел по-прежнему, та же осанка и живость. Муравьев горделиво вскинул голову с волной светлых волос, завитых над ухом, и, молодецки закрутив ус, посмотрел на Невельского. Потом обнял его и повел в кабинет. Там два огромных камина с изразцами, массивный стол, статуи, картины. - Ну, как спали? - Как дома! - Так вы дома! Мы ждали вас, как своего... Вы, как герой, скачущий под Ватерлоо! - вскинув руку над головой, воскликнул Муравьев.- Ну, а как Иркутск? Впрочем, вы не разглядели... "Почему он так изменился?" - подумал Невельской. - Прекрасный город,- продолжал губернатор.- А климат какой здоровый! Ангара - река с чистейшей водой, равной которой я не знаю в целом мире... Губернатор сказал, что вопрос с переводом Невельского в Восточную Сибирь решен. Получена официальная бумага. - Поздравляю вас. Вы мой чиновник особых поручений. Прошу любить да жаловать своего губернатора... Муравьев замолчал, прищурив один глаз, а другим хитро и пристально глядел на собеседника, как бы желая спросить: "Что вы на это скажете?.." - Николай Николаевич! - воскликнул Невельской, и рука его невольно пробежалась по крышкам чернильниц и выхватила одно из перьев, которое, впрочем, тут же, спохватившись, капитан положил на место... Чувствуя простоту, здравый ум и расположение губернатора и желая говорить с ним совершенно откровенно, он решил выложить все. Он полагал, что Муравьев умница и должен все понять.- У меня к вам покорнейшая просьба! - Прошу вас, мой дорогой Геннадий Иванович! Буду рад служить. - Не возбуждайте перед императором вопроса о переносе Охотского порта,- лицо Невельского приняло твердое и властное выражение, в котором было что-то от светлого, фанатичного старовера.- Николай Николаевич! Поверьте мне, это ужасная ошибка. Я говорю вам откровенно и прямо.- Тут капитан вско- 173 чил с места.- Я не могу не сказать вам этого. Все наши планы рассеются прахом... - Дорогой Геннадий Иванович! - перебил его губернатор, стараясь говорить мягко и вразумительно.- Я уже ничего не могу поделать. Доклад на высочайшее имя послан! - И он развел руками, как фокусник.- Я должен был поступить так. На это есть глубокие причины. Да, я обещал вам подумать и подумал. И решил делать так, как приказано. Как при-ка-за-но! - тоже подымаясь, воскликнул Муравьев. Невельской замер с рукой, прижатой к груди, с умоляющим взором. В ясных глазах его загорелся какой-то огонь, не то ужаса, не то гнева или крайнего огорчения, граничащего с потрясением. - Поверьте мне, Геннадий Иванович,- продолжал губернатор,- что иначе поступить я не мог. Не мог! Тут нет заблуждений и ошибок, это все верно как божий день! Я дам вам этот доклад. Вы прочтете его и убедитесь, что иначе поступить нельзя. Охотск далее не может быть терпим. Над нами вот-вот может разразиться гроза... Охотск - долой! Есть причины очень, оч-чень важные, по которым мы не смеем спешить с действиями на Амуре. Эти причины политического характера. Губернатор вынул из стола пачку бумаг. - Геннадий Иванович, я прошу вас познакомиться с моим докладом на высочайшее имя. Прочтите его спокойно. Я ничего не скрываю о г вас.- И он добавил со значением, подняв указательный палец: - И не скрою! Невельской взял листы бумаги, стал читать. Выражение огорчения исчезло с его лица, и он увлекся; казалось, то, что было написано, нравилось ему. Губернатор подробно и живо описывал Камчатку и камчатскую бухту, развивал планы постройки морской крепости, создания сильного флота на океане. Для этого просил о переносе Охотского порта в Петропавловск и об образовании на Камчатке области под начальством командира порта и губернатора, которым просил назначить Завойко. Описывал бесчинства иностранцев и просил прислать суда для крейсерства. Для удобного и правильного сообщения между Аяном и Якутском поселить крестьян, а сам путь улучшить на средства казны. - Этот план, Николай Николаевич,- заикнувшись, сказал Невельской, прочитавши доклад,- ош-шибочен! Муравьев молчал. - Зачем нам крепости и дорогостоящие сооружения на Кам- 174 чатке, когда сама природа воздвигла здесь повсюду неприступные укрепления, лучше которых желать не надо? Зачем делать из Камчатки область и назначать на пустырь губернатора? Нам нужен хлеб, оружие, а главное - средства подвоза и пути сообщения! Кто же станет спорить, что в Петропавловске превосходная гавань... - А вы знаете, что произошло в Петербурге? - вдруг спросил губернатор. - Что вы имеете в виду? Окончание венгерской кампании? - Садитесь, Геннадий Иванович! - мягче продолжал Муравьев.- Пока мы с вами путешествовали, стряслась беда. Невельской посмотрел с удивлением, не понимая, какая еще беда может быть - и так хуже некуда. Рука его опять потянулась к крышке от чернильницы. Она так и искала, за что бы ухватиться. - Вы получали что-нибудь от Баласогло? - спросил Муравьев быстро. - Я не был утром па почте, но в Якутске ничего не получал. - Вы давно знаете его? - Двенадцать лет. - Как вы познакомились? - Оа преподавал шагистику в корпусе... - Баласогло арестован,- сказал губернатор.- Он - участник революционного заговора... В Петербурге раскрыт обширный противоправительственный заговор и произведены многочисленные аресты. Готовился переворот. Заговорщикам грозит смертная казнь. Невельской остолбенел. - Целью заговора было распространение социалистического учения, свержение государя п превращение России в республику. Заговорщиков винят, что они готовили огромное восстание в Сибири и на Урале, и возглавлял все это некий Петрашевский, чиновник министерства иностранных дел... "Петрашевский? Неужели это тот самый? Может быть, однофамилец?" - подумал капитан. - Дело это имеет огромное влияние на всю жизнь России и на наши действия на Амуре в том числе. У них были свои люди всюду... И здесь тоже! По крайней мере, так подозревают... Нас с вами могут обвинить в любой миг. Вот теперь я скажу вам, что был тысячу раз прав, что отстранил от себя Баласогло. Я знаю, меня порицали и за это, но мой нюх меня не подвел. Судите сами, какие после этого могут быть гавани на устье, когда никто и ни о чем теперь и заикнуться не смеет! Наша с вами ответственность теперь возрастает в тысячу раз! Невельской мгновенно вспомнил свои разговоры с Александром, общие настроения своих штатских приятелей. "Что за чушь? Какое восстание в Сибири и на Урале?" - думал он. Никогда ничего подобного не говорил ему Александр. Вообще Беласогло, как казалось капитану, не мог быть участником никакого заговора, это человек, лишь возмущенный несправедливостями. " Муравьев помянул, что получил личное письмо от министра внутренних дел графа Льва Алексеевича Перовского, который, как знал капитан, приходился Николаю Николаевичу родственником и покровительствовал ему. Губернатор дал понять, что Невельской может чувствовать себя в Иркутске совершенно спокойно. И тут же добавил, что в Петербурге не щадят никого, что там все притихло и замерло и что, несмотря на письмо Перовского, он сам толком не знает, что там происходит. - Конечно, все это очень неприятно,- небрежно молвил Невельской, вертя пальцами крышку от чернильницы и еще не придавая значения тому, что услышал,- но давайте судить трезво, Николай Николаевич... Какое, в конце концов, нам с вами дело, когда мы начинаем осуществлять заветную мечту!.. - Какое дело? - перебил его губернатор.- Да это первостепенная неприятность! - Нет, как хотите, а я не согласен с вами. Да вот и надо действовать именно вот сейчас, идти напролом! Потребовать суда и людей и занять Южный пролив. Да, Николай Николаевич! Какое нам дело до всех тайных заговоров и тайных канцелярий, когда здесь-то дело ясно как божий день! - Вы не боитесь последствий подобных ходатайств? - Ни боже мой! Да только так мы и докажем нашу преданность престолу и отечеству! - воскликнул капитан. - Вы безумный человек! Невельской удивленно пожал плечами и положил на место крышку от чернильницы. - Верно сказал вам Василий Алексеевич, что вы мните, будто о двух головах. - И потом я не могу вам не сказать о докладе. Ведь мы успели бы все сделать в год, в два. Зачем нам аянская тропа, где люди будут умирать от Цинги и голода... Не Камчатку, а Южный пролив и устье надо занять немедленно! 176 - По нынешним временам это несчастье, что у Амура есть южный фарватер! - вскакивая и мягко, но выразительно выколачивая указательным пальцем по воздуху, воскликнул Муравьев. - Несчастье? - обиженно вскричал Невельской, также вскакивая. - Конечно! Да, там путь в Амур для иностранцев. Не будь этого фарватера, то и вход в Амур был бы закрыт для них! И ни о каких гаванях южнее устья Амура и заикаться нельзя. Государь не утвердит! Министерство иностранных дел слушать не захочет! Все, что нам нужно,- левый берег реки. И все! - Только гавани на южном побережье будут нашей настоящей опорой,- яростно заговорил капитан.- Дайте мне моего "Байкала", и я будущим летом опишу весь берег до Кореи. - Вы хотите, чтобы и вас и меня расстреляли? - Ваше превосходительство... - Дорогой Геннадий Иванович! Уж если говорить откровенно, я бы немедленно все занял, будь на то моя воля. Да неужели вы думаете, что я не хочу этого? Поймите, что мы должны ныне отказаться от многого. - Ну что тут общего с заговором? - Все! В такое время умы в смятении, открытия, исследования прекращаются. В каждом смелом шаге увидят крамолу! Сами себя ловим за руку, как воров. Муравьев многого не договаривал, хотя и обещал в начале беседы выложить все. Ему в самом деле грозили неприятности. - Таковы новости,- заключил губернатор.- Лев Алексеевич Перовский пишет мне, что председателем следственной комиссии назначен брат его, Василий Алексеевич. Это был ободряющий намек. "А- кажется, я тоже перепугался,- подумал Невельской.- Но в чем, собственно, меня могут подозревать?" Он вдруг почувствовал, что не может успокоиться, несмотря на все доводы, которыми утешал себя. Вскоре в зале состоялся официальный прием офицеров "Байкала". Муравьев поздравил их с благополучным прибытием в Иркутск, сказал, что все они представлены к наградам. Он пригласил офицеров к обеду. - Так идемте к жене,- дружески сказал Муравьев, обнимая капитана, когда прием окончился и они возвратились в кабинет.- Она желает вас видеть. Да за обедом будьте осторожны, Геннадий Иванович. Я сам не смею сказать лишнего слова... Кстати, я представлю вас подполковнику Ахтэ... "Если на меня падают какие-то подозрения, он бы предупредил меня. Однако он ни на йоту не переменился. Вот когда познается благородный человек!" Но Невельской чувствовал, что тревога все сильнее охватывает его. Муравьев сказал, что у жены в "гостях сидит Мария Николаевна Волконская. Кабинет губернаторши похож на зимний сад. Тройное итальянское окно, заставленное массой цветов, выходит на южную сторону, на маленький балкон и в сад. Внизу, среди стволов лиственниц, блестит ярко-желтыми квадратами застекленная крыша оранжереи. В комнате тепло, даже жарко от этого зимнего сибирского солнца; горят полы, отражая его, блестят листья тропических растений и цветов - красных гвоздик на подоконнике и лиловых хризантем на деревянных подставках в виде лесенок. За круглым столиком оживленно разговаривают по-французски Екатерина Николаевна и дама лет за сорок, стройная и моложавая, с темными густыми волосами, расчесанными на пробор, с модно завитыми локонами. Обе в шалях, на губернаторше - яркая, а у ее собеседницы - темная. Губернаторша - свежая, розовая, молодая, у Марии Николаевны круглое, живое, но поблекшее лицо, небольшие узловатые руки и жилистая шея. Екатерина Николаевна поцеловала капитана в лоб. Невельской был представлен ее собеседнице. Мария Николаевна ласково улыбнулась, чуть заметный румянец оживил ее желтоватые щеки; она посмотрела пристально и с интересом молодыми блестящими глазами, похожими на две крупные черные смородины. - Никак не могу с ним сладить,- заговорил губернатор.- Не понимает, что нынче в моде и за что сейчас не погладят по головке. Доставляет мне одно огорченье за другим, хотя, признаюсь, имя его именно за это принадлежит истории. "Он довольно откровенен...- подумал Невельской.- Неужели Волконская все знает?" - Очень мило, Геннадий Иванович, что вы у нас,- сказала губернаторша.- Нам не хватает поэзии,- добавила она, улыбнувшись. 178 Казалось, что тут, на половине губернаторши, не придают никакого значения ни заговору, ни тому страху, который, по словам губернатора, охватил всю Россию. - Неправда ли, Мария Николаевна? - обратилась Myравьева к собеседнице. - Да, мы очень рады и все ждали вас...- ласково сказала Волконская. Капитан весьма интересовал ее. Она желала, чтобы сын ее Миша с ним познакомился. На руке Волконской странный браслет, тонкий и блестящий. "Впервые вижу такое темное серебро,- подумал капитан.- Как железо". Через полчаса все встали. Муравьев подал руку Марии Николаевне. Невельской, повеселевший от собственных рассказов, пошел с губернаторшей. Перед обедом в гостиной собралось многочисленное общество. Тут был военный губернатор с женой, похожей на грузинку, другой генерал - старик, два полковника, старая знакомая капитана мадемуазель Христиани и мадам Дорохова, белокурая хорошенькая директриса местного девичьего института, пухленькая дама лет за тридцать в клетчатом платье из синей шотландки. Муж ее - низенький, лысый и седой, с наглыми голубыми глазами. Это знаменитый бретер, картежник и кутила. Появился тучный бритый старик с тяжелыми щеками, человек огромного роста, миллионер Кузнецов, сказочный сибирский богач. Тут же швед - художник Карл Мозер, маленький толстый француз Ришье - сын наполеоновского офицера, оставшегося в России,- он был хозяином мельницы, строившейся в Иркутске; другой француз - с худым бледным лицом, голубоглазый, с седыми волосами, профессор французского языка, как называли его в обществе, преподававший в здешней гимназии. О чем-то пылко говорил молодой, осанистый и шустрый Сукачев с насмешливо дерзким взглядом бесцветно светлых глаз - восходящая звезда сибирского делового мира, ловкий малый, юрист, крутивший всеми делами купца Трапезникова, старейшего иркутского жителя. Тут же чиновники: Бернгардт Струве и другой любимец Муравьева, Дмитрий Молчанов - рослый, красивый мужчина лет тридцати, с темно-русыми завитыми волосами, с шелковистыми густыми бакенбардами, с надменным взглядом (он сразу же подошел к Марии Николаевне), и третий - молодой, полный, высокий офицер с большим горбатым носом и светлыми бровями - Иван Мазарович, серб по рождению, сын итальянского адмирала, пожелавшего служить славянской державе и перешедшего на службу в Россию. Миллионер подсел к Екатерине Николаевне и, то и дело вытирая лоб платком, о чем-то шутливо разговаривал, видно желая быть приятным собеседником. Невельской уже знал от Струве, что эти обеды заведены были Муравьевыми сразу по приезде в Иркутск. Тут собирались самые разнообразные люди: купцы, промышленники, офицеры, чиновники, приезжие иностранцы. Жены ссыльных сидели за одним столом с жандармскими офицерами. Казалось, общество сливалось воедино, а жизнь города и всей Сибири была как на ладони перед хозяевами дома. Волконская разговаривала с красивым Молчановым, и, как казалось Геннадию Ивановичу, гораздо оживленнее, чем в кабинете у губернаторши. "Кто такой этот Молчанов?" -.подумал капитан. С Невельским разговорился плотный лысый подполковник с толстой шеей, инженер Ахтэ, о котором как бы мельком было упомянуто в кабинете губернатора. Ахтэ некоторое время смотрел на Невельского с тем чувством превосходства, с каким смотрит на молодого человека опытный, бывалый знаток своего дела. Молодой человек лишь случайно очень удачно опередил его, чем расстроил планы и досадил, но знаток делает вид, что снисходителен, не обижается, он даже ласков и готов протежировать удачливому молодому сопернику. Он смотрел на Невельского как на простачка, которого стоит прощупать, выспросить, поговорить с ним откровенно и который, конечно, знает все и, польщенный, уж верно "уронит сыр". Вид Невельского не внушал ему никакого особенного уважения. Вряд ли в этаком молодце могли быть какие-то великие достоинства пли невероятные ученые познания. Ахтэ заговорил с капитаном, полагая, что тому приятно будет внимание видного инженера, подполковника генерального штаба, посланного в Иркутск по высочайшему повелению. Невельской смотрел настороженно и несколько задорно. - Я хотел бы поздравить вас и выказать вам свое полное восхищение! - продолжал Ахтэ, чуть склоняя голову и как бы что-то проглатывая. - Мне это очень приятно слышать,- с легким поклоном ответил Невельской. - Вы совершили беспримерный подвиг! О-о! Не скромничайте! Вы первый проникли туда, где еще не бывала нога европейца. 180 Невельской решил, что придется сделать вид, будто не понимаешь, о чем речь. Николай Николаевич строго-настрого велел никому и ничего не рассказывать про Амур, а в особенности Ахтэ. - Английский адмирал, с которым я познакомился в Вальпараисо, сказал мне, что этим путем уже проходило одно английское военное судно,- любезно отозвался капитан. - Английское судно? - подняв брови так, что лоб перебороздили глубокие морщины, удивленно спросил Ахтэ. - Да! Потом я встречал несколько капитанов, которые уверяли, что не решались пройти там, где мы провели нашего "Байкала". Одна такая встреча была у меня в Гонолулу, а другая в открытом океане на широте... - Но как же так? - недоумевал Ахтэ.- А съемка пролива? - Ведь там нет никакого пролива. Это белое пятно на карте в центральной части Тихого океана! - Чуть заметные огоньки засверкали в глазах капитана.- Мы спешили на Камчатку. Пригласили к столу, и Ахтэ, возмущенный до глубины души такой глупой дерзостью, таким упрямым запирательством, пошел в столовую, все же держась подле Невельского. После обеда, возвратясь к себе вниз, в огромную угловую комнату, Невельской почувствовал, что отвратительное состояние вновь овладевает им. Позиция Муравьева самоубийственна, он сам губил дело, которое начал. От разговора с Ахтэ остался плохой осадок. Хотя обед был хорош, много прекрасных людей, интересные разговоры... Он вспомнил, что Мария Николаевна все время любезно разговаривала с Молчановым. В чем его сила? Что за тайна? Капитану обидно было, что Волконская выказывала столько внимания этому на вид наглому молодому человеку. "Впрочем, я стал мнителен. Чушь какая-то... Это мерещится мне". Ему все время лезли в голову мысли, какие обвинения могут предъявить и что на них можно ответить. Пришел Струве. - Ахтэ, кажется, обижен,- улыбаясь, сказал он. - Что за чушь! Я взял подписку с офицеров и матросов, а ему должен выболтать. Вошли Казакевич и Молчанов. - Так едем завтра с визитом, Геннадий! - заговорил Петр Васильевич, но по выражению лица Невельского понял, что тот не в духе и, по привычке подчиняться ему, сразу умолк, чувствуя в то же время неприятную зависимость и обиду. 181 Разговор зашел о директрисе девичьего института Дороховой - как она хороша собой и каков мот и кутила ее муженек. - Жаль, что не было Зариных,- сказал Бернгардт.- Прелесть, что за девицы, и сама тетушка недурна. Молчанов казался сейчас попроще. С Невельским он был очень любезен и охотно принимал участие в общем разговоре. - Так вечером обязательно в дворянское собрание, Геннадий,- сказал Петр Васильевич. Все попрощались и ушли. Невельскому не хотелось никуда ехать. Он бы охотно провел весь вечер в одиночестве. Он был угнетен и, казалось, пал духом, хотя в глубине души его опять шла та работа, в результате которой разбитый и подавленный человек обретает в себе новые силы. "А ведь я действительно не протестовал, когда они говорили, что надо устроить республику в России",- вдруг вспомнил он с ужасом. В дворянское собрание, как чувствовал Невельской, все же придется ехать. Он приказал подать горячую воду и сел бриться, вторично в этот день. Он опять вспомнил Марию Николаевну Волконскую и подумал, что она перенесла очень много. Кто знает, сколько она выстрадала. Она уехала за мужем, когда ей было лет двадцать! Он в каторге, она без прав... Как она прожила все эти годы? По ее виду ничего нельзя было заметить. Светская дама, любезная и остроумная, была сегодня перед ним. Вспомнился Молчанов - высокий, темно-русый, с карими глазами, с длинными бакенбардами, его самодовольный взгляд. Почему Мария Николаевна с ним как-то особенно любезна? Он тоже почтителен с ней, но так и следует... Он мизинца ее не стоит. Невельской предполагал, что Молчанов влиятелен... Капитану казалось, что ее славное имя не очень трогает Молчанова, что он недостаточно боготворит ее. Сквозь улыбки и спокойный, добрый тон Марии Николаевны пробивалась какая-то тревога, взгляд ее мгновениями был немного печален. Бог знает! Мало ли что может быть! Если Николай Николаевич так откровенен с ними, то она должна быть весьма встревожена. Может быть, Молчанов, любимец Муравьева, играет тут какую-нибудь роль? Все казалось загадкой. "Они не понимают, что это за женщина,- думал он.- Но Мария Николаевна духом не падала, как видно, и надо было хоть с нее брать пример, с жен- 182 щины... Ну, пусть меня арестуют, а я стану доказывать, что всю жизнь только и думал о верности престолу. Меня? Вахтенного начальника великого князя? У кого сам Константин по реям бегал... Да мало ли, что я с кем говорил! - представлял он свой допрос и свои возражения.- Напрасно бы обвинили меня. На мое терпение все их уловки - коса на камень. Прежде всего я невиновен! Надо сколь возможно играть на той струне, что я служил с великим князем и всегда был примером! Да так твердить об этом, чтобы самого заядлого жандарма взяла бы тошнота... Да, впрочем, не надо думать!" Евлампий причесал капитана, как заправский парикмахер, кое-где прихватил волосы горячими щипцами. - Эх, ваше благородие, волос-то редеет... еще лысины нет, а уж редеет. Он не впервой поминал про лысину. - Снявши голову, по волосам не плачут! - отвечал Невельской. Он вспомнил, что двоюродная сестра его, Маша, закончившая Смольный, говорила ему перед отъездом из Петербурга, что две ее подруги отправились в Иркутск. Не они ли Заринские племянницы? Сверху спустился чиновник и сказал, что губернатор поедет в восемь часов и просит быть у себя в семь. Невельской решил явиться наверх и снова затеять серьезный, хотя, быть может, и неприятный разговор... Евлампий подал капитану вычищенный мундир.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||