Пролог, или Реквием по придурку
It’s an afternoon for mourners,
But the tears don't come.
Got what you deserved,
The maximum.
«Requiem for a Jerk», Brian Molko
Когда я умру, хочу, чтобы на моем надгробии написали: «Здесь покоится Саймон П. Он был так себе барабанщиком». Мне нравится думать о себе как о музыканте. Жаль, что на надгробиях не пишут правду.
Я не готовил речь. Вот Руперт готовил – так складно вещал про нашего великого гитариста, который пал жертвой теракта… Кори повезло меньше: ему достался я.
Вот я поднимаюсь на трибуну, а она вся украшена черными лентами, цветочками, фотками – типа траур. Я знаю только потому, что сейчас там вещал этот самый Руперт, а я на него смотрел. А потом, когда я уже там, на виду у притихшего народа, – сын Большой Шишки, гордость класса, – вижу только свои черные ногти. Лак облупился. Записей у меня нет: я же говорю, что не готовился. Но я вроде как играл с этим парнем в группе и вроде как почти публичная персона, так что самая ответственная речь досталась мне.
– Я не готовился, – признаюсь я. Вот уроки учил всегда, а тут типа залажал. Голос звучит сипло, голова трещит. Мне скрывать нечего: мы с Рупертом нажрались накануне. А он, мать его, в отглаженном черном галстуке и с бумажками-записками… Я говорил, что никогда не пользовался шпаргалками? И я продолжаю… Таким солнечным, торжественным, похмельным тоном:
– Сегодня столько всего хорошего было сказано про наших мертвяков, аж самому скорее в гроб захотелось.
Глаз я не поднимаю, но нутром чую вежливые выжидающие улыбки на себе.
– Это шутка для разогрева, – поясняю я, робко взирая с высоты своих скромных шести футов.
Никто не смеется. Мне по херу.
– Сегодня столько всего хорошего было сказано, – повторяю я. – Если хоть половина из этого правда, я – Человек-Паук.
Меня не останавливают.
– Кори… Что я могу рассказать вам о Кори? Кори не был выдающимся учеником. И музыкантом он был так себе, если совсем начистоту. Зато другом он был по-настоящему хреновым. На него никогда нельзя было положиться, он плевать хотел на мнение окружающих… Он не почитал родителей. А еще водил за нос девчонок – о-о-о, это отдельная история; я такого наслушался за время нашей «дружбы», – показываю кавычки пальцами, – иногда уши хотелось почистить ершиком. Вообще ему все сходило с рук. Я всегда удивлялся: чего его все терпят? Ну, терпели как-то… И я тоже. Кори, он…
Я чешу затылок, вспоминая, чем меня еще доставал этот хрен. И ведь продолжал доставать до сих пор. Лежал в своем уютном гробике, лыбился на окружающих: мол, вот ведь дебилы, кружите тут, суетитесь, а я вон – король мира! А чувство такое, что он вот-вот оттуда выскочит, схватит мой микрофон и заорет в толпу привычное: «Мы – Pushing Daisies! Как настрой, народ?» Он любил говорить. Это получалось куда лучше, чем петь.
– Кори любил примчаться в самый неподходящий момент… Мол, какие мы великие, оторвите очи от своих низменных дел и узрите Меня! – Раздражение умножается, проникая в микрофон, проходя через усилители, а потом угасает, как только стихает звук.
– Короче, Кори был обычным раздолбаем, он не собирался умирать.
Тишина абсолютная. Я почти ухожу.
– Уберите своих гребаных террористов с улиц города.
Говорят, я тогда попал на ютуб.
When I grow up, I want to be nothing at all.
«The End», My Chemical Romance
Я как-то раз читал, что думать о смерти – нормальное дело. То есть не помышлять о самоубийстве, а думать о том, что будет после того, как тебя не станет, представлять свои похороны и что на них скажут. Когда-нибудь, хоть раз в жизни, все это делают.
Лично я хочу, чтобы на моих закатили пирушку. Не могу думать о том, как соберутся родственники, знакомые, будут сочувствовать друг другу. Не хочу, чтобы на моих похоронах плакали. Я им не верю. Ей-богу, если они будут реветь, я вылезу из своего гроба и заору им в лицо: «Где вы все раньше были?» Пускай лучше все упьются и пляшут как бесы. И вообще, пускай сожгут меня на хрен, сожгут и забудут. Не хочу, чтобы меня помнили.
Это всего лишь один из периодов в жизни, я знаю. Есть такие периоды, которые надо просто пережить.
Можно начать с малого: встать, умыться, переодеться во что-нибудь приятное, вежливо покинуть дом. Прогуляться, сделать что-то новое. Выкурить на две сигареты меньше, чем вчера. Я знаю, что все в моих руках – это мне вбили в голову с детства.
Еще я слышал, что настроение можно регулировать с помощью одежды. Правда, иногда всей одежды на свете недостаточно, чтобы выразить то, как чувствуешь себя на самом деле. Я выбираю полосатую футболку. Полоски позитивные.
Потом, спустя несколько часов, я валяюсь на больничной койке. Говорят, свалился в обморок прямо посреди улицы. Я плохо помню. Помню, как мы ругались с мамой, потому что я типа «под домашним арестом». Смешно: когда каждый день приносишь домой отличные отметки, родители тебя не замечают, а стоит разок надраться – и все. Они с папой даже коалицию образовали, хотя до этого хрен знает сколько не разговаривали. Папа все пытался воззвать к разуму, а мама – давить на совесть. Я все равно ушел. Еще и дверью хлопнул. А очнулся уже здесь.
