Руки не слушались, бегали по подолу цветастого платья точно спугнутые белки. Пожелтевшие с годами ногти тихо щелкали, защемляя друг друга, искали в тонких нитях свежестиранного платья невидимых человеческому глазу насекомых. Они прятались от дотошной хозяйки, но она точно знала, они там есть.
– Мама, прекрати – строго одернул её молодой женский голос и руки замерли с легким дрожанием, а потом легли как у прилежной ученицы на колени – ты Фенибут пьешь? – рывок, пальцы потянулись к очередной складке, но при дочери будто смутились и снова послушно легли на округлые коленки.
– Пью – четко произнесли потрескавшиеся губы, потом плотно сомкнулись, а чуть подслеповатые серые глаза уставились вниз на платье. Уже две минуты пальцы не давили проказников блох или может вшей, они буквально копошились среди крупных нарисованных бутонов лилий, резвились на зло владелицы бесценного, выстиранного белизной платья. Она стирала каждую свою вещь трижды, вымачивала в каких-то выдуманных воспаленным умом растворах, а потом выполаскивала, спуская всю воду в баках. Баня в те дни покрывалась испариной такой, что с потолка капало на согнутую больную спину женщины, что безутешно боролась с паразитами, влезшими в её вещи и самое страшное в её жизнь полгода назад.
На этом борьба со злейшими врагами человеческими не заканчивалась. В ход шел годами проверенный утюг, и каждая мелкая тряпица утюжилась до состояния камня. В зимнее время помогали морозы. Днями и ночами вставшие колом вещи промораживались на степном ветру, болтаясь на тонкой веревке протянутой между пристроем к дому и баней.
– Есть эффект? – сухо спросила дочь. Практичная во всем, с высшим медицинским образованием она одна из первых заметила странное поведение за пятидесятилетней матерью и хорошо запомнила день, когда слезы душили за горло от увиденного буйства пляшущих по домашнему халатику рук её всегда крепкой и стойкой матери. Обе они были отражением друг дружки, но обе никогда не замечали за собой безукоризненного сходства, которое досталось только младшей дочери, самой болезной и самой молчаливой из троих детей.
Её звали Бибинур, маленькая щупленькая башкирка, которую знали в деревни как молчаливую, упертую женщину, что трудилась не покладая рук и подняла на ноги троих детишек. Знали её и как набожную богопоклонницу, знали как верную преданную мужу жену, и ничего плохого отродясь в этих краях о ней не говаривали. Разве что первый сын был изрядным гуленой и подпортил репутацию семьи, но остаточный эффект его разгула дал Бибинур только сожаление со стороны односельчан, что в её понимании было правильной и здоровой реакцией, которой стыдиться не стоило. Сын был обженен на той, что прилипла к нему и по глупости забеременела, если можно назвать беременность глупостью, и вследствие чего был отважен от страшных пьяных загулов.
Двое других детей, обе дочки Ляйсан и Айгуль выросли послушными, спокойными и образованным девочками. Гордостью семьи была конечно младшая Айгуль, она получила высшее образование, работала в городе врачом, что среди местных считалось почетным. Ляйсан окончила техникум и быстро выскочила замуж, наплодив внуков, которых часто оставляла матери. Всё как у всех: быт, внуки, маленькие семейные трагедии и бескрайние лесостепи вокруг крошечной деревушки. К этому благополучию Бибинур стремилась, как и все другие деревенские женщины и ей было чем шикануть перед другими. Муж не пил и не бил, дети работали и создавали свои семьи. Бибинур могла ходить по разбитым улочкам с гордо поднятой головой, но никогда так не делала. Может времени не хватало осознать свое счастье, может счастьем это как не странно не было.
Дочь вышла из комнаты не дождавшись ответа, а неконтролируемые руки тут же ухватились за платье.
– Собаки, всех передавлю – бормотала Бибинур, а голова будто разваливалась на двое, от ощущения бессмысленности всех этих действий против паразитов. Одна половина видела их, слышала, как ночами они шобуршат в косом серванте, как их волосатые крошечные лапки цепляются за ниточки. Паразиты пищат, вырывают лапки и снова бегут по магистралям-нитям, спотыкаясь, обгоняя друг друга и плодясь на ходу. Бибинур давно потеряла сон, выдумывая всё новые способы борьбы с этими чудовищами микроскопического мира. Все её когда-то бережно подстриженные ногти теперь в неделю превращались в лохмотья от постоянных стирок и щелканья в складках одежды насекомых.
Вторая половина мозга, та, что отвечала за порядок в семье, за высшие цели, за соблюдение традиций, в последние годы будто ослабла, потеряла интерес и теперь только стояла и смотрела со стороны с укоризной. Пользы от неё не было никакой, так что всецело Бибинур положилась на первую половину сознания, с трудом снося внутреннее необъяснимое раздвоение.
Пальцы продолжали бегать по подолу платья, задирали его, суетливо ощупывая вздутые вены на ногах под коленками. Они всюду искали признаки вшей, гнид или ещё каких неведомых научному миру микроскопических существ, проникающих во все текстуры просторного, деревянного дома на краю улицы.
Дом был достоянием всей семьи, большой, с четырьмя комнатами и совсем недавно построенным пристроем, где разместилась новая кухня. По городским меркам роскоши тут не было никакой, но что понимают городские в деревянных домах? Все эти серванты, какие-то дореволюционные сундуки и вместе с тем умывальники, мыльницы, полотенчика, коим счета не было, заказанные из новомодных магазинов с нарочитой праздностью. Всё шло в дом и редко выбрасывалось. Не принято было в деревне бросаться вещами, даже очень старыми, тем более теми, что были переданы с приданным матери. Так что пылились допотопные сундуки по углам дома, тесня друг дружку и составляя конкуренцию лакированным столешницам с узорчатым рисунком.
