Старая обшарпанная словно много лет ношенные тапочки квартира наполнялась тихим плачем доносившемся из-за белой, косоватой двери. Сквозь тонкую щель слышались женские рыдания, слабые, отчаянные, воющие. Хриповатый голос то с надрывом поднимался, то затихал и стены вторили этому ритму. Полутемный коридор вел на кухню, сквозь стеклянную с разводами от неаккуратного мытья дверь просматривался мужской силуэт. Жилистая рука тянулась к губам, потом вновь опускалась – курил, курил и пил, а слезные волны словно не докатывались до его слуха. Потом тень медленно поднялась из-за стола и покачиваясь двинулись к двери. Рука шарила ручку, посыпались ругательства и дверь будто поддаваясь нелестным речам в свой адрес распахнулась, явив миру сие убожество сорока восьми лет.
Фанис, так его звали, двинулся по стеночке в сторону коридора, примятые и третий день не мытые волосы лезли в глаза, стригся он также редко, но его давно не заботил внешний вид, тем более в стенах дома. Потому одежда соответствовала его замыленным в поту волосам, он шел, щупая стену грязными пальцами, замер на мгновение перед белой дверью, прислушался, чуть клонясь в сторону. Плачь стих и чьи-то уши слушали Фаниса через дверь. Он сам себе кивнул и пошел дальше. В темном коридоре он пару раз запнулся о чьи-то тапки, выругался, так что перекрыл всхлипывания за белой дверь своим басистым голосом, потом подслеповатыми глазами нашел вторую дверь, на которой висел старый плакатик каких-то певцов с азиатской внешностью. Фанис не знал кто это и чем они занимаются по жизни, временами гадал, а кто из них мальчик, кто девочка и бурчал по-стариковски, что времена нынче не те. Рука легла на дверь и толкнула.
– Айхылу! – заревел он точно медведь разбуженный по среди зимы и прошел в комнату. Глаза резал свет, просачивающийся сквозь тонкие тюлевые занавески, Фанис привыкал, потом нашел расплывчатый силуэт дочери, которая сидела за ноутбуком на старом деревянном стуле и не замечала, кто нарушил её покой. Заметила она приход отца, только когда он влепил ей подзатыльник. Медленно, точно пойманный зверек, Айхылу повернула лицо к отцу, посмотрела на него раскосыми глазами и замерла в таком положение. В темных волосах путались нитки наушников, которые уцепил взгляд отца, и он рывком вырвал их из ушей дочери – всё в интернетах своих! – ревел он, бросая на пол наушники, Айхылу только и успела выдернуть их из ноутбука, чтобы он не полетел на пол следом. Второго такого ей никто точно не купит. Ноги Фаниса дали слабину от влитого в оплывшее тело алкоголя, он опустился на корточки, шумно дыша и посматривая пустыми глазами.
– Что? – спросила Айхылу не вытерпев этого затишья. Она смотрела на полысевшую голову отца, где волосы жили отдельными островками, но и эти жалкие клочья он не удосужился помыть хотя бы раз с момента её приезда на летние каникулы. В нос ударил стойкий запах перегара, Айхылу поморщилась и закрыла ноутбук готовясь к тому, к чему готовилась всю жизнь, каждый божий день, но так и не привыкла.
– Как в школе дела? – спросил наконец Фанис и Айхылу хотелось заржать как лошадь, едко так, колко, чтобы до его пьяного мозга дошло, о чем он спрашивает, но она сдержалась. Годами выработанная практика «не беси пьяного отца» работала и сейчас. Казалось, даже стены дома в периоды его запоев стыдливо затихали, лишь бы не дать повода этому получеловеку устроить тиранию домашним.
– Пап, я в университете учусь, уже второй год – спокойно сказала Айхылу, наблюдая как отец удивляется, чешет зад рукой и смотрит на дочь с вопросом. Потом видимо память возвращается, а с ней возвращаются и его опасения.
– По мальчикам там не шляйся, поняла меня? – рявкает он, отдохнувшие ноги просят движений, и он встает. Зачем он сюда пришел, Фанис не знает и не отдает себе отчета об этом уже с двух часов дня, как сосед по лестничной клетке пришел разобрать батареи на кухне. До батареи дело не дошло, оно замерло на том моменте, когда откупорилась первая бутылка водки. Сосед трепался о какой-то новой бабе этажом выше, часто повторял слово шалава, а Фанис кивал и глазел, как наполняется его отцовская кружка прозрачной жидкостью.
– Не шляюсь – односложно отвечала Айхылу, мозг просил «уходи, иди пей, уходи». Она не шлялась, даже не ходила по свиданиям и не потому, что росла в строгой семье, а потому, что учеба была тяжелой, а в промежутках заполнялась работой. Беднота семьи словно переехала вместе с ней в большой город, холила и лелеяла её, ежедневно заставляя чувствовать себя неуместно в кругу одногруппников, что приезжали на своих тачках, делали фотографии на дорогие телефоны, а Айхылу пользовалась старой моделью, на которую если сделать фото, то потом один черт будет знать, кто на снимке. Да и непривычно она смотрелась в кругу белокурых красавиц, со своими черными волосами и узкими глазами. Очевидного булинга в группе не было, но невидимую стену Айхылу ощутила в первый же день. Может будь она поуверенней, то вписалась бы в круг новых знакомых, может если бы не забивалась в дальний угол и присматривалась к парням на первых рядах, у Фаниса бы появился повод отлупить дочь, но его не было, она была другой.
