ПРОЛОГ
Дарёна была младшей, ненужной, нелюбимой. Имя было дано ей будто в насмешку - бесполезный подарок богов. Лишний рот в семье, где и так уже на одного сына приходилось три дочери. На свою беду, девочка уродилась слабенькой неумехой.
"Ни ткать ты не можешь научиться, ни прясть, ни шить!" - зло шипела мать, крутя ухо девочки, плакавшей над очередным испорченным её неумелостью куском полотна. - "Только коз тебе пасти впору, да репу полоть! Рыбу ловить - так упадёшь в речку и извозишься в грязи, грибы собирать - мухоморов принесёшь! Даже пчёлы тебя только кусают, на пасеке от тебя проку нет!"
Последнее, однако, было уж совершенной напраслиной. Бортничеством в посёлке занимались главным образом мужчины - почему-то трудолюбивые маленькие медосборцы никого из женщин не любили, не только Дарёнку. Жалили, старались прогнать от ульев. А мужиков - ничего, подпускали, хоть и бучали сердито, но облетали, даже без дымящихся гнилушек давали собирать золотистые богатые соты.
На всё лето Дарёну действительно выгоняли пасти коз. Дело-то нехитрое, да только скучное и нудное - погода стояла жаркая, а на козьем лугу - ни тенёчка.
Год вообще выдался нехороший. Весна пришла очень поздно, было сыро и холодно, солнце высоко вставало над всё ещё лежащими в полях посеревшими снегами. Лёд на Моске-речке и вовсе местами почернел - старики шептали, что это плохо, не к добру. Чёрный лёд... Дарёна весною старалась пореже ходить берегом: очень уж плохо выглядела родная река-кормилица, страшно выглядела, непривычно. Будто больная.
А летом ударила жара, да такая, какой даже древняя бабушка-травознатица упомнить не могла. Ни капли дождя не видали уже два месяца. Куры забивались под нижние брёвна изб, псы, тяжело дыша, валялись в лопухах с высунутыми языками, люди и рады были бы дневать в домах, да работа в поле и огороде гнала под тяжёлое, маревное солнце.
Но, несмотря на их труды, репа не вызревала, горох пожух и скукожился, хлеб взошёл редко-редко и чах день ото дня, лён весь засох. Ни грибов, ни ягод найти было невозможно. Однако рыбалка в обмелевшей реке и охота в сухих, звенящих лесах были хороши, и мужчины часто уходили в леса и на плавни - старались побольше заготовить мяса и вяленой рыбы, раз на плоды земли надежды стало мало.
Отец с братьями ушли охотиться четыре дня назад, и вестей от них не было. Охотники и раньше иногда задерживались в лесу, но теперь мать уже начинала беспокоиться.
А козы не хотели пастись, искали хоть малую тень, по вечерам плохо доились. И вот теперь пришла окончательная беда к Дарёнке: она и c пастьбой не справилась - потеряла козу. Любимую материну козу - бодливую злую трёхлетку. В поисках тени маленькое стадо ходило по самому краю луга, у лесной опушки. И белая строптивая коза, видно, ушла глубже под деревья, в холодок... и пропала.
Всхлипывая, девочка скорее отвела стадо за плетень, в истоптанный загончик. И побежала в лес. Убьёт её мать, точно убьёт за такую пропажу... Поколотит, вырвет волосы, не даст хлеба. И чего доброго, отправит, как давно грозится, в южную деревню за лесом - чёрную работу на полях работать, да замуж за толстого, слюнявого, немого дурня-полольщика отдаст. Дарёну уже можно было отдавать замуж - месячная кровь пошла у неё три солнцеворота назад.
Лес был для жителей деревни и врагом, и другом. И щедрым кормильцем, и жестоким убийцей. Бурый медовед не отваживался подходить близко к деревенскому частоколу, но в глухой чаще встреча с ним далеко не всегда заканчивалась мирно, если злой могучий зверь был чем-то раздражён... Или попросту голоден. Волки рыскали иной раз у самой околицы... Хотя нынче они должны быть сыты - травы росли плохо, ослабевших и больных детёнышей косуль да оленей поймать было очень легко.
Пуще зверей страшились люди лешего или болотных кикимор. Но в теперешнем своём состоянии Дарёна куда больше боялась гнева матери, чем никем не виданных чудищ.
Хотя в деревне рассказывали всякое... Уханье да скрипы из леса по ночам слышали многие, и вовсе это не было похоже на голоса сов, филинов или козодоев - уж птиц-то люди знали хорошо. Ходили разговоры о том, как пошедшие по грибы в, казалось бы, знакомый лесочек бабы целыми днями кружили по одному и тому же месту и не могли выбраться к дому - леший водил. Иных молодух, баяли, кикиморы или мавки в омуты да болота заманивали, топили... Жуткие нездешние домики на окуренных деревянных ногах расхаживали в сумерках по глухим полянам, могли задавить и проглотить зазевавшегося, задержавшегося в лесу после наступления темноты путника. Рассказывали и ещё более страшные сказки - особенно среди деревенской ребятни. Про тех, кто ночами выходит из леса и безмолвно зовёт спящих детишек, а те, не просыпаясь, выходят из изб, если раззявы-родители позабыли положить заговоры на порог да на окна, убредают в кусты и больше никогда не возвращаются... Даже косточек не находят их. Только кора на ветвях кустов красной становится...
Отец и другие охотники, впрочем, не слишком жаловали такие россказни, хмурились, ругались, если слышали их от стариков, а детей и вовсе нещадно пороли за "дурацкие сказки". Пороть-то пороли, а сами без правильных слов да оберегов в лес не совались... Но им-то можно, мужчинам. У них свои договоры с богами да нежитью. А вот женщин и детей лес принимал неохотно.
