Захар стоял перед «кучей» – огромной грудой бревен, обложенной дерном, и, задрав голову, сердито смотрел на нее. Куча была высоченная, куда выше их избы на деревне. Дома они с отцом такие стоги сена вили. Нет, пониже все-таки. Да только сено-то само держится, знай притаптывай, когда вилами вскидывают. А тут – бревна. Да и бревна бы еще ничего – сложили, как велено было, а вот землей их потом обсыпать да сразу дерном обкладывать – это потруднее. Нил со Степаном, земляки Захара, как-то приловчились, точно век на этом проклятом заводе угольщиками работали. А Захару никак за ними не угнаться было, хоть его после смерти отца и поставили на работу наравне с мужиками.
Куча уже совсем была готова. Нил и Степан заравнивали ее со своей стороны. Остальные кучи на просеке тоже были готовы. Назавтра велено поджигать. А у Захара, на его стороне, внизу кучи все еще высовывались голые бревна, и земля никак не хотела держаться на них.
Около кучи наготовлены были пласты дерна. Только Захару теперь остались самые худые, неровные, обсохшие. Возьмешь пласт, а он тут же у тебя в руках осыпается, а как на кучу его приткнешь, так земля градом и посыплется – хоть плачь.
Захар тряхнул руками, чтобы высыпать из рукавов комья земли, и сердито плюнул. В ту же минуту кто-то схватил его сзади за ухо.
– Плюешься, вражонок! – прохрипел знакомый голос приказчика. – Завтра обжиг начинать, а у тебя бревна торчат. Вот я тебя самого наместо дерна приконопачу. Будешь плеваться.
Захар дернул белобрысой кудлатой головой, стараясь вырвать ухо, и на глазах у него сверкнули сердитые слезы. Но он молчал и только крепче стискивал зубы.
Приказчик Ковригин, рыжий, с красными, точно обожженными веками, защипнул цепкой длинной рукой Захарово ухо и крутил так, точно хотел оторвать прочь.
Нил и Степан выскочили из-за кучи и со страхом смотрели на приказчика. От ближних куч тоже собирались мужики, оборванные, запуганные, и останавливались поодаль. Полтора года уже как пригнали их на этот завод, а они все не могли обжиться на чужом месте. Работа непривычная, начальство сердитое.
– Велено тебе, Нил, за мальчонкой смотреть, а он у тебя тут ворон считает! – хрипел сиплым голосом приказчик, оборачиваясь к маленькому сутулому мужику с редкой серой бороденкой. – Держи, я ему ожерёлок надену, чтоб не баловался.
Нил нехотя протянул руку, и корявыми пальцами взял Захара за плечо. Правда, и держать-то мальчишку не к чему было. Захар и без того стоял на месте и, не сводя глаз, смотрел на широкий железный ошейник с торчащими от него в четыре стороны длинными железными рогульками.
Приказчик снял ошейник с пояса, раздвинул концы и протянул к шее Захара. Тут только Захар рванулся и сердито крикнул:
– Не дамся!.. Не собака я, чай!.
– Ты чего ж, Нил? – грозно засипел приказчик. – Сам захотел того ж? Держи! Не то обоих выпорю. Стой смирно, щенок, а то, гляди, колодки набью.
Захар исподлобья оглянулся на обступивших его земляков. Мужики стояли, угрюмо потупившись, никто и не пробовал вступиться за него. Нил опять взял Захара за плечо и шепнул в красное, распухшее ухо:
– Молчи, сынок. Худо будет.
Захар стих. Он зажмурил глаза и только вытягивал шею, пока Ковригин надевал на него ошейник, всовывал в пробой замок и поворачивал ключ.
– Живо кончать кучу! – крикнул приказчик, дернув Захара за ошейник. – Завтра с утра обжиг начинать. – А вы чего тут? – вскинулся он на мужиков – Аль собак в ожерелке не видели? Рады от работы отлынивать. Погляжу, как обжиг начнется. Коли лиственниц мне насовали, – запорю до смерти.
Мужики, шаркая лаптями, побежали к своим кучам.
Захар открыл глаза. Прямо перед его носом больше чем на четверть торчала железная рогулька, с боков еще две.
А Ковригин, припадая на одну ногу и размахивая длинными до колен руками, ковылял уже по просеке к другим кучам.
Куч было на просеке штук двадцать, и у каждой стояло по три мужика.
Захар схватился за рогульку и замотал головой. Тяжелый замок стукал его по ключице, железный ошейник тер шею.
Нил смотрел на него и качал головой.
– Думаешь, терпеть стану? – срывающимся голосом пробормотал Захар. – Пес я им, что ли, дался. Сбегу… Нонче же. Ожерёлок лишь сбей.
– Да ты что, Захарка, – зашептал Нил, оглядываясь на Ковригина, – ума решился? Запамятовал отца-то? Тоже в бега ударился… Пристрелили же его в тот раз. И тебе то же будет. Да и с нас, того, шкуру-то спустят… а? Потерпи, сынок, не навек. Дай-ка я за тебя кончу.
Нил отстранил Захара и махнул Степану рукой, чтоб и он помог. Степан подошел ближе. Длинный, тощий, с торчащими веником волосами, он быстро наклонялся к земле, точно пополам переламывался, хватал пласты дерна и подавал Нилу. Нил неторопливыми спорыми движениями прилаживал их на то место кучи, откуда еще высовывались бревна. Захар молча, сердитыми глазами следил, как дерн приставал к куче, точно Нил его клеем приклеивал, а сам то и дело хватался за рогатку, мотая головой, как щенок, на которого в первый раз надели ошейник. Он был зол на Нила. Земляки ведь, с одной деревни, вместе всех барин на завод продал. Кажись, жалел Захара, как у него дорогой матка померла и отца пристрелили. А, небось, как до дела дошло, – трусит. Нет, чтоб сбить ему рогатку. Давно уж Захар задумал сбежать с проклятого завода, а теперь совсем невтерпеж стало. Только бы рогатку сбили – сразу бы ушел.
