1
Девочка попалась совсем молодая, но, по всему видно, старательная. Передник нацепила и ринулась выполнять пожелания нанимателя – так новобранец копытами бьет перед сержантом… Толмачев не спешил – ночь впереди. А девочку попросил в холодильнике пошуровать. Ветчины там, лимончиков настрогать.
– Хороший у вас холодильник, емкий, – сказала девочка после похода на кухню.
– Мы же договорились, – поморщился Толмачев. – Только на ты! Иначе сейчас проявлю признаки склероза…
– Извините, – сказала она, умело роняя тарелки на журнальный столик. – То есть, извини. Хороший холодильник.
Оглядела яства и улыбнулась. Кажется, вполне искренне увлеклась приготовлением ужина. Из нее может получиться хорошая, расторопная хозяйка. Если, конечно, не… Поймав ироничный взгляд Толмачева, она вспомнила, зачем пришла сюда, в немного захламленную холостяцкую квартиру и уморительно, явно кому-то подражая, завиляла крепким круглым задиком.
Совсем соплячка, умилился Толмачев. Значит, старикан, ты становишься совратителем малолетних. Говорят, это первый признак старости. На самом деле о старости Толмачеву рано было думать – тридцать шесть в феврале, два месяца назад, сравнялось.
– Тебе сколько лет? – спросил он.
– Восемнадцать, – подумав, ответила она. – А что? Есть проблемы?
– Есть, – засмеялся Толмачев. – По-моему, восемнадцать тебе лет через пять исполнится. А?
Девочка аккуратно поставила тарелки, подошла вплотную и задрала свободную вязаную блузу. Груди у нее оказались неожиданно крупные – под балахоном не особенно и заметно.
– Сойдет вместо паспорта? – спросила.
– Гм… – прочистил горло Толмачев. – Сойдет. Вполне.
Девочка снова на кухню отправилась и застучала ножом по расписной доске – хлеб резала, аккуратистка, словно она сюда на неделю собралась. На экране видака в этот момент герой деловито, как на службе, расстегивал у героини пояс. У них до сих пор чулки носят, подивился Толмачев. А может, этому фильму – сто лет в обед. А может, герою торопиться некуда.
Он остановил кадр и дождался девочку с хлебом:
– Ну, садись… Есть хочется!
– Там еще боржом стоит. Принести?
Героиня фильма была чем-то похожа на эту шуструю девочку, которая носилась по квартире Толмачева. Такая же туповатая смазливая рожица и складочки на лбу – от старательности. Не все ли равно, сколько ей лет, подумал Толмачев. Твое дело, старикашечка, не ударить в грязь лицом перед юным поколением. Девочку ему нашел Юрик, а уж тот не подводит, у него контингент десять раз проверенный, осложнений не создает и гимназисток из себя не строит. Перед Юриком Толмачев нарисовался как удачливый спекуль на некрупных оптовых операциях: купил-толкнул. Деньги у Толмачева водились, и в баре у Юрика он пользовался устойчивым кредитом. Через несколько месяцев после знакомства Юрик как-то сунулся с предложением: травка, мол, есть. По сходной цене и хорошая партия. Толмачев тогда сказал, что сам не интересуется, и Юрику по-дружески не советует. За коммерцию уже не сажают, а за травку можно очень просто сесть на баланду. А баланды Толмачев в свое время нахлебался по самые ноздри. После этого Юрик его еще больше зауважал.
Телефон тоненько забренькал. Девочка на ходу потянулась к аппарату, но оглянулась на Толмачева и сменила курс.
– Слушаю, – со вздохом сказал Толмачев. – Ну, произносите…
– Игнатий Павлович? – спросили в трубке одышливо. – Ах, не Игнатий Павлович… Пардон. У меня последние цифры – двадцать один. Толмачев положил трубку и на часы искоса глянул, на будильник-петушок, который на книжной полке покряхтывал, передвигая крылья-стрелки. Последние цифры, значит, двадцать один. То есть, девять вечера. А уже восемь натикало. И до Игнатия Павловича, сиречь, до Павелецкого вокзала, ехать не меньше получаса. Тэк-с… Накрылся вечерок с расслаблением, с коньячком и этой молоденькой старательной работницей интимной сферы. Теперь может не стараться.
– Встали, милая! – сказал Толмачев, хлопая себя по коленкам. – Очень важное деловое свидание, лапа. Дня на три уезжаю. Так что прости! Как-нибудь потом пообщаемся. Не забудь сумочку…
Девочка живо передничек сбросила, сказала деловито:
– Я все назад сложу. А то ведь пропадет.
Ах ты, племя младое, рациональное… Пока Толмачев в темпе переодевался, аккуратистка попрятала в холодильник всю выставленную на столик жратву.
– Молодец! – похвалил Толмачев. – Может, выпьешь? На посошок?
– Без дела не употребляю, – сказала умница, запаковываясь в плащик. – Я в алкоголики не собираюсь.
Толмачев дал ей денежку. Девочка не стала жеманиться: вызов есть вызов, а все остальное – проблемы клиента. Так они вместе и вышли на темнеющую улицу. Дождик накрапывал, холодный апрельский дождик – рассеянный и мелкий. Редкие фонари под еще голыми деревьями стояли, словно паром окутанные. Из мусорных баков в углу двора несло тухлятиной.
– Подвезу? – спросил Толмачев.
– В соседнем доме живу, – сказала девочка. – Телефон возьми…
Выведя со стоянки «жигуль», Толмачев глянул на полоску плотной бумаги с телефонным номером.
– Ишь ты, Маша…
Порвал бумажку и выбросил в полуоткрытое окошко, в темень и дождь. Какая теперь Маша… Маша да не наша. И газ до упора нажал. В обрез у него оставалось времени.
