Сад теплый, осенний, затянутый поблескивающей паутиной – засыпающие цветы, трепет последнего тепла.
Во всю протяженность спуска из сада под гору по прутьям решетки ветвится, струится побегами виноградная лоза. Я спускаюсь под нависшей тяжестью теплых зеленоватых гроздей. Виноград свисает в обрамлении желтеющих листьев.
И вот уже внизу, у порога горы, – сумеречный овраг. Цветы здесь белые, замершие, ждущие. Ручей – тихий, как осторожный зверь, быстро крадущийся меж камней, холодный как глаза зверя.
Пока я спускался, смотрел. Все увиденное становилось мною, и ручей и грозди, рожденные в позднее солнце и нисходящий, осенний путь.
Там, внизу, я ступил в нетронутую зеленую траву – и увидел тень…
У тени изумрудные глаза. Они глядят – весело, остро, дико.
Искристые глаза из тени наблюдают – способен ли я на удивление, на звук, на слово, на страх…
Когда я понял их выражение, я собрал к центру груди мое солнечное тепло и через зрачки, не отрываясь от обманчиво-спокойной зелени на меня глядящих глаз, выпустил силою потока лучи – в зеленый, чуткий мир. Зеленые, зрячие кружки сощурились, выгнулись овально. Невидимым лучом я сказал зеленым глазам:
– Твоя жизнь темная, она крадется меж скал. Взгляд твой приковывает, сила твоя опасна не носящему в груди света. Но солнцем в груди я понял твою углубленность зрачков, кошачий блеск и первобытную, радостно возбужденную кровь.
Я буду любоваться тобою, а ты – смотреть на то, что притягивает тебя во мне, что не позволяет одолеть порог силы твердой, невидимой, отделяющей сейчас – твою холодную улыбку от прыжка.
Во взаимоприятии сил – наш огонь. Мои глаза тоже искристы, – тело мое тоже гибко и опасно для тебя… Мирно встретились только глаза, только глаза, мимо смерти скользнула – их таинственная, как равновесие, встреча…
Я поднял руку над головою, – солнечный луч коснулся кончиков пальцев – и отразил в ладони – небо…
Большая, пушистая, зеленоглазая рысь, оглядываясь и улыбаясь острым оскалом, упруго вздрагивая хвостом, уходила, переступая сильными когтистыми лапами по древней зеленой траве, мягкой и сочной, как во времена, когда к Адаму приходили звери и прилетали птицы.
Она не знала, почему живет в этих ночах, отчего – страшно, почему – не заснуть.
Случайное пристанище бегства – нечто среднее меж полуразрушенной часовней и гротом. Здесь камни покрыты пылью. Камни роняют пыль, бегство роняет страх…
Первый страх испуганной птицей коснулся ее в тот день, когда стало казаться, что невидимая за плечами стена огня начинает движение, наступает, стоит только закрыть глаза. С тех пор пылающий под небо огненный вал преследует, гонит ее дальше и дальше…
И вот здесь, в случайном, робком меж скал убежище, она широко открыла глаза, шевельнулась ящерицей на камне. В бессонном пещерном холоде пыльный покой, обманчивый, как ночной свет.
Посмотрела из каменного пролома на звезды. От них – высоко, неярко, покорно. Снова прислушалась к себе, снова чуть не закрыла глаза – но опасение бегства остановило тяжелеющие в сон веки.
Вокруг – только ночь и тишина, их долгое тихое сомнение…
Она сидела в убежище тишины на камне пока, испугавшись ее покоя, не отлетел, не покинул последний страх…
На лице слабым отсветом потухающих стен задремала улыбка уходящая, бледная, как последняя заря.
Глаза ее так и остались открыты…
