Анеля видела из-за пуни[1], как всё принаряженное семейство Шапелей садилось в линейку[2]: жилистая носатая тётка Альбина в кружевном воротничке, все три сына. Старший с женой. Поедут до службы панами. Младший Антусь сел последним. Вертит своим светлым затылком – кого высматривает? Она знает, кого, – её, Анелю. А что смотреть. Разве что ручкой помахать – до встречи? Ей линейка не положена. Жабраки[3] на линейках в костёл не ездят с хозяевами, даже если родственники. Бедные же родственники. Без мужского плеча. Тётка Альбина кусок хлеба даёт на своём хуторе заработать, потому что – кто ж знает, как всё обернётся. Это тут они жабрачки, а отец и братья в Петрограде остались, и разрешат если выехать – ведь разрешат же когда-нибудь?! – то ещё неизвестно, кому будет жить сытней да красивей. Может, и самой тётке Альбине тогда от них помощь чем будет – вдовья жизнь не мёд, хоть и на хозяйстве. Не такие уж они и паны, хоть и на лошадях раскатывают.
Не дожидаясь, когда линейка тронется со двора, Анеля скрылась за углом пуни, сняла башмаки, подхватила их и бросилась со всех ног через заросли жульвицы[4] на сажелках[5]. От Детковцев до костёла вёрст пять-шесть. Хорошо, что день не жаркий. Будет тебе, Антусь-красавчик, удивление. Только бы платье свое единственное не изорвать по кустам да по тёмной еловой пуще, она короткую дорожку знает.
В костёле за всю службу Антусь так и не смог отвести взгляд от знакомого синего платьица в дальнем углу впереди. Так хорошо видна и вся её головка в мелких кудряшках, и тонкая линия щеки в солнечном луче из высокого окна, и нежная шейка, и как слабо шевелятся губы в молитве. Смотри себе вдоволь, никто не помеха, но ведь не насмотреться досыта… А раз или два она чуть обернулась украдкой, и он замер, как от удара, когда полыхнули голубые кристаллы её глаз под разлётом роскошных бровей. Анеля… Аньол, ангел небесный… Матка бозка, ничего красивей и лучше нет. Нех бендзе похвалёны Езус Христус, ктуры ствожил небо, земля, зелёны гай, мне и тебе[6]… Кирие елейсон, Христе елейсон[7]…
На выходе он поджидал её и пробрался сквозь медленную толпу поближе.
– Анелька, как ты тут раньше нас оказалась? Тебя подвёз кто? Уж не Стась ли, случаем?
– Никто меня, Антусь, не подвозил! – Чёрные, как уголь, мохнатые ресницы плавно вспорхнули и опустились тихо-невинно, а губы лукаво дрогнули уголками. – Разве я тебе не говорила: так быстро хожу, что лошадей обгоняю? Шла, шла – да и обогнала.
– Быть того не может… Признавайся, что Стась Синица подвёз?
– Больно ему надо, Стасю…
– А я ведь у него дознаюсь… Как же ты добралась?..
– Подумала: как же там Антусь без меня? Подумала, да и очутилась здесь. Свенты[8] дух, спустися в виде голубя! Вот и спустилась, со святым духом вместе…
В дверях костёла с неспешным достоинством показалось всё сомлевшее службой семейство Шапелей.
– Анелька, – заторопился Антусь, – завтра танцы у Далецких в пуне. Валентек с аккордеоном. Ты придёшь?
– Нет, – опустила голову Анеля. – Твоя мать велела помогать холсты кроить. Наша Янина пойдёт к Далецким, с женихом, она на выданье, а мне, говорят, не след по танцам… Да и не люблю я это, напоказ…
– Анелька, как же мне с тобой поговорить? Мне словечко одно тебе сказать надо…
Она легонько пожала плечами и подняла на него глаза. У Антуся перехватило сердце и внутри растеклось медленным прохладным молоком: «Моя. Жизнь положу».
– Анелька, ты грамоту хорошо знаешь?
– Я в Питере три года в школу ходила, – гордо вскинулась Анеля. – Учителя меня хвалили, «весьма удовлетворительно» писали, во всех табелях. Зиму французскому даже училась. «Бонжур» помню, «ля пом»… Это – яблоко… А здесь кто ж нашу Юльку в школу отведёт? Я всегда при ней… все стишки с ней учила: «Езу, Езу, я не била, тылько рэнку подносила…»[9]
– Паненка ля пом… – Он бродил взглядом по её бархатным щёчкам, которые всё набирали розового, словно прозрачные яблочки-наливки на июльской ветке в их саду, медлил и наконец прошелестел чуть слышно: – Анелька, паперу[10] тебе передам через Янину, жди…
– Мать тебя зовёт, смотри, – встрепенулась Анеля.
Обратной дорогой она уже не торопилась. Свернула до речки, посидела на бережку, рассеянно следя за голубыми стрекозами в камышах, слушая стрёкот их стеклянных крыльев и тихо улыбаясь. Тонкий радужно блестящий жук деловито копошился на стебле у самой земли. Анеля выпутала его из травинок пальцем и доложила ему:
– Зовёт на свидание… паперу свою напишет. Неужто?.. а, пане хшоншчу[11]? Але цо то бендже[12], скажи? Что за словечко от всех таит…
