Почти до трех часов Мэри Джейн искала дом Элоизы. И когда та вышла ей навстречу к въезду, Мэри Джейн объяснила, что все шло отлично, что она помнила дорогу совершенно точно, пока не свернула с Меррик-Паркуэй.
– Не Меррик, а Меррит, деточка! – сказала Элоиза и тут же напомнила Мэри Джейн, что она уже дважды приезжала к ней сюда, но Мэри Джейн что-то невнятно простонала насчет салфеток и бросилась к своей машине. Элоиза подняла воротник верблюжьего пальто, повернулась спиной к ветру и осталась ждать. Мэри Джейн тут же возвратилась, вытирая лицо бумажной салфеточкой, но это не помогало – вид у нее все равно был какой-то растрепанный, даже грязный. Элоиза весело сообщила, что завтрак сгорел к чертям – и сладкое мясо, и все вообще, – но оказалось, что Мэри Джейн уже перекусила по дороге. Они пошли к дому, и Элоиза поинтересовалась, почему у Мэри Джейн сегодня выходной. Мэри Джейн сказала, что у нее вовсе не весь день выходной, просто у мистера Вейнбурга грыжа и он сидит дома, в Ларчмонте, а ее дело – возить ему вечером почту и писать под диктовку письма.
– А что такое грыжа, не знаешь? – спросила она Элоизу. Элоиза бросила сигарету себе под ноги, на грязный снег, и сказала, что вообще-то не знает, но Мэри Джейн может не беспокоиться – это не заразное. – Ага, – сказала Мэри Джейн, и они вошли в дом.
Через двадцать минут они уже допивали в гостиной первую порцию виски с содовой и разговаривали так, как только умеют разговаривать бывшие подруги по колледжу и соседки по общежитию. Правда, между ними была еще более прочная связь: обе ушли из колледжа, не окончив его. Элоизе пришлось уйти со второго курса, в 1942 году, через неделю после того, как ее застали на третьем этаже общежития в закрытом лифте с солдатом. А Мэри Джейн в том же году, с того же курса, чуть ли не в том же месяце вышла замуж за курсанта Джэксонвиллской летной школы в штате Флорида – это был худенький мальчик из Дилла, штат Миссисипи, влюбленный в авиацию. Два месяца из своего трехмесячного брака с Мэри Джейн он просидел в тюрьме за то, что пырнул ножом сержанта из военного патруля.
– Нет, нет, – говорила Элоиза, – совершенно рыжая.
Она лежала на диване, скрестив худые, но очень стройные ножки.
– А я слыхала, что блондинка, – повторила Мэри Джейн. Она сидела в синем кресле. – Эта, как ее там, жизнью клялась, что блондинка.
– Ну прямо! – Элоиза широко зевнула. – Она же красилась чуть ли не при мне. Что ты? Сигареты кончились?
– Ничего, у меня есть целая пачка. Только где она? – сказала Мэри Джейн, шаря в сумке.
– Эта идиотка нянька, – сказала Элоиза не двигаясь, – час назад я у нее под носом выложила две нераспечатанные картонки. Вот увидишь, сейчас явится и спросит, куда их девать. Черт, совсем сбилась. Про что это я?
– Про эту Тирингер, – подсказала Мэри Джейн, закуривая сигарету.
– Ага, верно. Так вот, я точно помню. Она выкрасилась вечером, накануне свадьбы, она же вышла за этого Фрэнка Хенке. Помнишь его?
– Ну как же не помнить, помню, конечно. Такой задрипанный солдатишка. Ужасно некрасивый, верно?
– Некрасивый? Мать родная! Да он был похож на немытого Белу Лугоши!
Мэри Джейн расхохоталась, запрокинув голову.
– Здорово сказано! – проговорила она и снова наклонилась к своему стакану.
– Дай-ка твой стакан, – сказала Элоиза и спустила на пол ноги в одних чулках. – Ох, эта идиотка нянька! И чего я только не делала, честное слово, чуть не заставила Лью с ней целоваться, лишь бы она поехала с нами сюда, за город. А теперь жалею. Ой, откуда у тебя эта штучка?
– Эта? – Мэри Джейн тронула камею у ворота. – Господи, да она у меня со школы. Еще мамина.
– Чертова жизнь, – сказала Элоиза, держа пустые стаканы, – а мне хоть бы кто что оставил – ни черта, носить нечего. Если когда-нибудь моя свекровь окочурится – дождешься, как же! – она мне, наверно, завещает свои старые щипцы для льда да еще с монограммой!
– А ты с ней теперь ладишь? – спросила Мэри Джейн.
– Тебе все шуточки! – сказала Элоиза, уходя на кухню.
– Я больше не хочу, слышишь? – крикнула ей вслед Мэри Джейн.
– Черта с два! Кто кому названивал по телефону? Кто опоздал на два часа? Теперь сиди, пока мне не надоест. А карьера твоя пусть катится к чертовой маме!
Мэри Джейн опять захохотала, мотая головой, но Элоиза уже вышла на кухню.
Когда Мэри Джейн стало скучно сидеть одной в комнате, она встала и подошла к окну. Откинув занавеску, она взялась было рукой за раму, но вымазала пальцы угольной пылью, вытерла их о другую ладонь и отодвинулась от окна. Подмерзало, слякоть на дворе постепенно переходила в гололед. Мэри Джейн опустила занавеску и пошла к своему синему креслу, мимо двух набитых до отказа книжных шкафов, даже не взглянув на заглавия книжек. Усевшись в кресло, она открыла сумочку и стала рассматривать в зеркальце свои зубы. Потом сжала губы, крепко провела языком по верхней десне и снова посмотрела в зеркальце.
– Гололедица началась, – сказала она, оборачиваясь. – Ого, как ты быстро. Не разбавляла, что ли?
Элоиза остановилась, в руках у нее были полные стаканы. Она вытянула указательные пальцы, как дула пистолетов, и сказала:
