#Летовнутри

Родился в 1947 году в русском поселении Дурмень под Ташкентом. После семья переехала в Подмосковье, на родину отца, и жила в посёлке Одинцово, со временем ставшем городом и художественным пространством многих произведений Владимира Авдошина. Его пусть к писательству был долог: в 1965 году он окончил радиотехнический техникум, писал стихи, в 1973‑м поступил на русское отделение филологического факультета МГУ, в 1981 году окончил учёбу, защитив диплом по поэзии XVIII века, но по специальности «филолог» не работал, так как с 1980 года стал писать прозу: рассказы, повести, книги для детей.

Вокруг подмосковной деревни Головково – пять деревень, до которых можно дойти с ребёнком пешком. Ещё к двум – проехать по одной остановочке на электричке. Но роднее всех Головкову – Мошницы. Потому что там магазин и остановка автобуса.

Кто-то мне рассказывал, как рыли в этой деревне всем миром колхозный пруд. Сравнительно недавно, лет восемьдесят назад, а может, и сто. Все мужики всей деревни. Лопатами.

Вырыли, засы́пали купленным песочком дно и ушли. Пруд получился отличнейший. Ещё в семидесятых, когда я приехал сюда впервые и ходил с матерью за молоком в крайний дом, то и купался заодно. В Головково хорошего большого пруда не было.

Но это было давно, очень давно. До приезда в Глаговки старших детей, из-за которых я и отвлёкся лет на десять от Мошниц.

Потом в перестройку поля за Мошницами попродавали на дачные коттеджи, а дачники, не мудрствуя лукаво, с канализацией поступили просто: стали сливать в пруд. Сначала незаметно, а потом пруд зацвёл, обезлюдел. Деревенские бабы со своими тазами стираного белья исчезли. Последняя активность, связанная с этим прудом, была у гастарбайтеров-узбеков. Как раз в то время наплыв узбеков был. Они строили дома и ходили на пруд купаться. А я ходил на кирпичку за продуктами.

Говорю им:

– Что вы делаете?

– А что?

– А то, что накупаетесь – лишаи пойдут по коже. Видите – целый город поставили за деревней и всё сливают сюда. Вернётесь домой – из колодца облейтесь колодезной водой. Это не шутки.

Потом был пропуск в моих хождениях на кирпичку. Дети выросли, и коротки им стали бабушкины рассказы про деревню. Они поехали дальше.

А мы с женой, наоборот, вернулись.

А серьёзное знакомство с Мошницами произошло только через Нину Зорькину. Потому что её свекровь – из Мошниц, а дочь Нины – Лена – наследовала свекровнин дом.

Муж Лены, работая когда-то помощником машиниста на электричке, подвозил её из Глаговков до Мошниц с маленьким Ваней. Доезжал до переезда, незаконно останавливался и высаживал их. В деревенской местности ему это спускали. А потом он сделал большую карьеру: стал диспетчером не чего-нибудь, а «Сапсанов». По-русски сказать – матюгальником, который, видя на карте, как они двигаются Москва – Петербург, поторапливал их матерком, чтоб не растягивали расписание, а знали, что и у других оно есть.

«Не опаздывать, мать вашу!» – вот какая нервная работа. Русского человека не поторопишь – сам он и не поторопится. Нервная работа и ответственная – за два-три года стянуть всё расписание. И он с этим справился. А жене сказал:

– Ничего в доме я делать не буду. Пойду на пенсию – вот тогда и займусь.

Поэтому первые пятнадцать лет Лена ездила в Мошницы сажать цветочки, чтобы перед деревенскими стыдно не было.

Жалко, что любовь имеет своё время и это время кончается. И как славно, что начинается другая любовь. Ты ею занят и опять обманываешься, что она навсегда. Так от любви к мужу Лена пришла к любви к своей внучке и стала больше времени проводить в Мошницах.

За участком Лены стоял давнишний столб. Может, ещё при её бабке Лидии ставили. От него шла изгородочка, а дальше никому не нужный пустырь. Единоличное хозяйство в колхозе кончилось, а дачники пустырь купили и требуют, чтобы по нему не ходили.

Это взорвало Лену.

– Я раньше тут ходила к пруду. А теперь что же? Пройти не могу? Оставьте мне метр на проход к пруду.

– Тётка! Ты в своём уме? Будешь ходить вокруг, через проулок. Почему ты должна ходить по моему огороду?

С бабой Леной, навещающей дом со своей любимой внучкой, так здесь не говорил никто. И вдруг дачники, которых она знать не знала, начали ей дерзить. А она здесь тоже была любимой внучкой и хотела, чтобы и сейчас всё здесь было под неё.

На шум и неразбериху набежали деревенские бабы – три старухи, которые ещё её бабку помнили, – Сучкова, Крылова и Клещева. А по-деревенски – Крылиха, Сучара и Клещиха. И начался ор.

– При Лидии здесь дорога шла! – кричит Сучкова.

– Нет, у бабки всё было распахано! Я в детстве здесь бегала. Ещё ничего не сделали на участке, а считают себя хозяевами! – защищает свои права Лена.

– А раз чужое, то и не ходи!

– А что? Не поскандалишь – как бы и не жила день. В скандале на старости лет вся изюминка, – улыбается Клещиха.

– А я даже подраться могу, – вторит ей Сучара. – Да, девоньки, старость не радость. Но хорошо мы сегодня прогулялись. И поскандалить успели с выскочкой. Ишь она! Ей говорят, как было, а ей хоть кол на голове теши!

Лене хочется приятной бесхозности, которая была после бабки, когда на твоё не замахиваются и ты на чужое смотришь прогулочно. А соседи, войдя в права на этот участок, и не копают его, но их задевает, что соседка беспардонно по нему топает. А собственность на то и собственность, чтобы по своему усмотрению разрешать или не разрешать ходить по ней соседу.