Девяностый год был мутным и обманчивым, как суп из пакета. Вроде и есть что-то внутри кастрюли, плавают намёки на вермишель и жирные пятна, а жрать нечего. Ещё вовсю реяли красные флаги, а по телевизору изредка показывали заседания партийных людей в плохо пошитых костюмах, уныло жующих слова о перестройке, обновлении и некоем пути дальше.
При этом ушлые кооператоры вовсю торговали матрёшками с лицом Горбачева: открываешь – а там внутри Брежнев, и так далее, до совсем уж игрушечного Ленина. Такому не в мавзолее место, а скорее среди игрушек маленькой девочки, между поддельной польской Барби и совсем уж древней советской куклой, с гидроперитовыми кудряшками и истошным «Ма-ма!», если наклонить. Хорошо продавались также ушанки, военные кокарды и армейские ремни со звездой во всю бляху.
Чтобы блестело? Сделаем… Слово покупателя – закон.
Вот он и весь путь дальше. Просто через пару-тройку лет матрёшки превратятся в безразмерные составы с лесом, титаном и нефтью. Масштаб обычно не меняет сути, так оно и вышло.
Но пока ещё медленно толкался локтями девяностый.
Ещё по весне на рынки завезли неведомого происхождения джинсы «пирамид» с неулыбчивым верблюдом на этикетке. Уже лето в разгаре, цена чуток упала, и Станислав как раз хотел себе именно такие. «Бананы» уже вытерлись и приобрели сероватый оттенок от частой стирки. Да и тесноваты, не без этого.
Из армии он вернулся полгода назад, впереди маячила свобода. Ага, равенство и братство, учитывая полное отсутствие денег, образования, родителей и талантов. То есть родители-то были живы и умеренно здоровы, но каждый в новой семье, а он потерялся между. Как человек на вокзале: там состав на север, там – на юг, а ему бы пирожное-трубочку с заварным кремом, бутылку «Буратино» и ни-ку-да не ехать.
Впрочем, после армейки больше подошло бы пиво, пусть тёплое и на разлив, рядом с дрожащими алкашами. Пусть. Так он сейчас и думал.
«Я-я-яблоки на снегу, розовые на-а-а белом», – завывал динамик над ларьком звукозаписи. Стас вздрогнул, песня была неновая, да и в части надоела ему до зла горя. Сержант Мурзоев закрутил эту пластинку до дыр.
На речку, что ли, съездить… Жара, лень. Глупо всё.
Станислав плюнул на покупку новых штанов: днём раньше, днём позже – какая разница. Бабка всё равно будет ругаться, грызть, старой закалки человек. Лучшая одежда по её словам – ватник, брезентовые портки и сапоги по колено. А что? Дёшево и практично. Поскольку жил он у неё, приходилось выслушивать все соображения.
– Ста-а-ас, здорово! Вот как раз шёл, думал, надо бы позвонить, а то ты в армию, из армии, два года пролетело, крепкий стал, здоровый, – затараторил Валенок. Блин, последний, кого хотелось бы встретить, но на базаре не увернёшься: кто попался случайно, тот и забьёт голову.
– Здорово, здорово, – солидно согласился Станислав. Пожал руку однокласснику, стиснул пальцы, тот аж скривился. А не фига, не попадайся! – Сам чего не служил?
– Да я ж это… Ну, мать меня в институт как-то, я и…
Понятно. Глиста штатская, уклонист.
– Зря. Армия из детей мужиков делает.
– Ну типа да. Слушай, а у тебя деньги есть?
Стас неопределённо пожал плечами. Футболка была ему после дембеля маловата, затрещала подмышками. Вот, тоже надо бы обновить. Работу бы нормальную, в грузчиках всю жизнь не походишь. Чёрт с ним, со статусом, платят мало. А своровать на станции нечего, не уголь же сумками домой переть. Водилой можно, права-то есть, но тоже тоска-а-а.
Солнце палило – смерть, даже худенький очкастый Валенок потом заливался. Да, пивка бы не помешало.
– Зачем про деньги спросил? – поинтересовался Станислав. Как-то не по-русски прозвучало, но после армии это частенько: мозгами первые полтора года пользоваться было запрещено, а последнее полугодие перед дембелем – уже и лень.
– Да если есть… – Валенок ткнул пальцем в переносицу, очки отчаянно съезжали на кончик потного носа. – Так можно на дачу ко мне махнуть. Мать приболела, а поливать надо, жара же. Заодно и прибухнули бы вечерком. Суббота же, завтра тебе не на работу?
Завтра – нет. Идея хорошая, на даче Валенковой матери он бывал ещё до армии, ничего так, уютно. Девок только нет, рядом депрессивная деревня, а в садовом кооперативе одни пенсионеры.
– На пару пузырей найду. Только это… По талонам же?
– Фигня. Самогона возьмём там в деревне, я знаю у кого. Вонючий малёк, зато прозрачный – слеза! – Валенок зажмурился от восторга, став похож на кролика из мультика про Винни-Пуха. Который «и незачем так орать!». Смешно.
– Точно нормальный, не потравимся?
– В натуре слеза! Я раза три брал. Да там и вся деревня, и дачники покупают, все живы.
– На электричке с Курского?
– Ну да! – радостно кивнул Валенок. – Да ты помнишь ещё, прикольно. В семь пятьдесят две вечера, билет не бери, там сейчас не проверяют. Не опаздывай!
Шустрый Валенок ввинтился в толпу, пропал, как и ни было. Руку на прощание жать не рискнул, понятное дело.
Прозвище Валенок огрёб ещё в школе, классе в шестом, когда на уроке географии вызвали отвечать про населяющие Америку коренные народы. Когда ни черта не учил, а язык подвешен от рождения, договориться можно до многого. Ацтеков в Канаде учительница ещё стерпела, китайских пиратов тоже, но эскимосы в валенках были уже перебор.
