«…Обычной ошибкой начинающих исследователей является то, что они путают причину и следствие. Причины происходят раньше, это столь очевидно, что об этом часто забывают. Попытка рассмотреть любой процесс с середины обречена на провал, поскольку даже в циклах…»
к.б.н. с.н. с. Муравьев Э. А.
«Ночью взошло солнце».
Этой фразой стоило начать книгу, но ее уже использовали в заставке компьютерной игры. Внук Павлик с удовольствием выслушивал однообразные реплики компьютера вроде: «Повелитель, ваши приказы гениальны», и вот уже час как не отрывался от монитора. Эдуард Анатольевич сомневался, что подобные игры идут внуку на пользу, но в воспитательный процесс не встревал.
– Ночью взошло солнце, – красивым, прочувствованным тенором произнес компьютер.
Эдуард Анатольевич читал распечатку одной главы из нового учебника, изданного под редакцией его давнего друга, профессора Михаила Мерцевича. Неосознанная, но колючая зависть заставляла его придирчиво выискивать в тексте ошибки… опечатки… просто неточности… Но внук со своим компьютером не давал сосредоточиться, и четкие ряды слов оставались совершенными.
– Паша, – в комнату энергично вписалась Ника, дочь, – все. Выключай давай.
– Нннмаммм… ну… мам, – Павлик так и приник к экрану, пытаясь насладиться последними мгновениями игры.
– Без «мам», давай, быстренько, – Ника бросила взгляд на отца. Эдуард почувствовал его – на взгляды дочери у него развилось неплохое чутье. В последнее время они стали неслучайны… и в какой-то мере опасны.
Ника подтолкнула сына:
– Иди, там папа на кухне чай пьет.
Тот ускакал. Эдуард крепче сжал распечатку, словно дочь собиралась вырвать ее у него из рук.
– Пап, у меня идея, – начала Ника, – почему бы тебе на лето с Пашей не поехать на дачу?
Он резко повернул к ней голову, подозрительно прищурившись. Он был чересчур отчетлив и в жестах, и в мимике, что часто выглядело смешным, но в то же время артистичным.
– Ты хочешь сказать, почему бы мне не поехать на дачу с Пашей?
Ника закатила глаза:
– Какая разница тебе, па… надо же ему воздухом подышать, оторваться от этого компьютера, наконец.
– Я хотел, – начал Муравьев.
– Па.
– Но я же, – он снова вцепился в распечатку, и тут вспомнил, что он теперь на пенсии.
– Господи, да о чем таком я прошу-то? Что, с родным внуком пожить – так сложно?
Она или не понимала, или не хотела понимать.
– Никяша, тут… понимаешь, была выведена рецессивная чистая линия…
– Папа, – остановила она его, – я в этом не разбираюсь. Но нужно же Пашку куда-то девать?
– Да почему именно…
– Ну тебя, – озлилась дочь, – уперся в своих мышей! Все у тебя опыты! Ты на пенсии уже, на пенсии, чего неймется-то?
«На пенсии» – как удар под ребра, нечестный.
– То, что я не остался в этом гадюшнике, – повысил голос и Эдуард, – не значит, что я бросил науку, черт ее подери! Я не собираюсь забивать козла и петь под гармошку только потому…
– Наука! Па, да ты даже докторскую не защитил!
– Да я ее и не писал! По теме завкафедрой! Под рецензией этого надутого членкора! Уж я лучше останусь кандидатом!..
– Ой, какие гордые! Какие гордые все! – Ника подчеркнуто взмахнула руками.
Эдуард открыл рот, чтобы ответить, но, переполнившись злостью, вскочил и забегал по комнате, как большая заводная игрушка.
– Я – ученый! – вдруг развернулся он, – это не должность, это, знаешь ли…
– Отговорки! – раскрасневшаяся, обозленная, она уже не пыталась уговорить отца, шла в бой и пленных не брала, – все отговорки твои я давно изучила. Тебе просто плевать на нас. Твоя дача! Сделал из нее… культ! Совсем свихнулся.
Молчание. Осознание того, что ссора перешла черту безопасности. Муравьев замер, откинув седую голову. Ника тяжело дышала за его спиной.
– Дача тебе важнее семьи, – сказала она, – ну и живи на ней. А мы обойдемся, – и она развернулась, создав небольшой вихрь, и хлопнула дверью.
Муравьев рухнул на кресло, нервно оттер с виска пот.
– Не хотите и не надо, – пробормотал он, – и отлично. И не будете вы там жить, никто, кроме меня не будет там жить, замечательно.
«… Сложнее всего найти ошибку опыта, вернее, ту точку, где ход рассуждений сбивается, и далее умозаключения строятся на ложных предпосылках…»
к.б.н. с.н. с. Муравьев Э. А.
Эдуард остановился перед калиткой своей дачи. Апрель прыгал вокруг него – мелкий дождик, холодный ветерок – апрель был рад. Эдуард Анатольевич тоже был рад. Он улыбнулся своему дому, встряхнул головой – с легких седых волос полетели капельки. Вытащив ключ, он ненадолго замер, переводя дыхание и слушая тишину.
Вот и дома.
Калитка открылась, стукнувшись об обломок кирпича. Красить уже надо. Поправив рюкзак (а плечи уже устали… стареешь, Эдик?), Муравьев шагнул через лужу и, поднырнув под голые еще ветки сирени, захрустел высокими ботинками по гравию дорожки.
Дом показался ему усталым и темным. Он всю зиму ждал хозяина, мерз. Эдуард Анатольевич, сбросив рюкзак, пошел вкручивать пробки. Электричество было.
Муравьев очень любил приезжать на дачу ранней весной. В одиночестве прошедшие годы несущественны, а дни тянутся долго. А туманы – плачущие весенние туманы? А прозрачная тишина, накрывающая мир – стоишь, замерев, смотришь распахнутыми глазами и знаешь, что все равно не запомнить? Такого нет больше нигде.
