1
— Когда перед тобой такое нежное, такое хрупкое тельце, становишься слабее. Но в какой-то момент ты понимаешь, что можешь взять силой. Сломить, подавить её сопротивление. Какое-то низменное желание, животное. Зачем долго ждать, когда можно прямо здесь и сейчас. Я же сильнее. Я же знаю, что только со мной ей будет хорошо.
— Я – эго. Эгоизм. Только о себе думаем. О ней, что скажешь? — спрашивает женский голос.
— Всё понимаю, что она тоже человек со своим внутренним миром. Нужно принимать её мнение во внимание. Но этот лёгкий путь… Схватить с собой утащить и делать всё, что считаю нужным. Совершенно беззащитная, тонкая… Мне лучше знать, как устроить её жизнь.
— Что же тебя останавливает?
Иногда я думаю, что ты моя мать. Мне приятно тебя слышать. Ты будешь моим внутренним голосом.
С закрытыми глазами спокойно можно выложить всё что внутри. В тёмных переулках моей души. Но я беспокоюсь. Потеют ладони и елозят по пластиковым подлокотникам мягкого стула.
— Закон, — отвечаю я.
— Ты имеешь в виду, что от изнасилования девушки тебя сдерживает только уголовный кодекс?
— Нет. Не тот закон, — шепчу я, заглядывая вглубь себя. Так глубоко я давно не был. — Первобытный. Я должен защитить, укрыть её от этого мира, обеспечить, сохранить.
— Значит ли это, что ты борешься сам с собой?
— Конечно. Иначе я бы взял её в шестнадцать лет. Она моя. Я ею живу.
— Расскажи, когда ты понял, что хочешь взять её силой. Скрыть от всех, — у неё мягкий, приятный голос. Он мне нравится.
— Это был девятый класс. Первое сентября. Парней в классе двадцать, и она одна. Пришла. В короткой юбке, как мультяшная. Анимешка. Чулки чёрные по колено, пиджачок приталенный и два хвостика на голове. Какая же она… Игрушечная. Мне уже было шестнадцать, а ей только пятнадцать. Она не ожидала, что мы так вырастим за лето. Здоровые пацаны. Испугалась. Единственное место было свободно на задней парте среднего ряда. И пока она дошла до парты все… Уроды. Все, кто дотянулся, ущипнул её за попу. Во мне в тот момент и родилось это чувство – взять её силой себе, пометить, как свою собственность, чтобы никто не трогал.
— Хорошо, — вздохнула «мама». — Давай возьмём время чуть раньше. Вы же давно были знакомы. Было ли у вас нормальное общение?
— Да. У нас с ней было нормальное общение. Годом раньше в классе учились пять девчонок, они стайкой держались. Их никто не трогал. И она среди них была самой красивой птичкой. Я подрабатывал в гараже у трассы, протирал детали, масло там менял, машины мыл. Все деньги кидал на телефон, чтобы посылать ей сообщения с добрым утром и спокойной ночи.
— Ещё раньше. Когда началась переписка? Когда завязалась дружба?
— Когда? — я хмыкаю своей темноте внутри. Там начинает теплиться огонёк. Славный, крохотный и почему-то белый. — На пикник пошли толпой. Дождь шёл. Мы по скалам ползали. Для девчонок выпендривались прыгали через ущелье. У меня нога соскользнула и упал вниз. Попал в какую-то трещину и завалился в неё. Половина ребят сразу слиняла от испуга. Кто-то побежал взрослых звать. И только она одна спустилась ко мне. За руку держала, ласково в лоб целовала… Я же не знал, что нравлюсь ей. Что она ради меня в пропасть готова броситься. Боль была невыносимая, я, стиснув зубы стонал, боялся показать свои слёзы. Она со мной три часа сидела, курткой своей укрывала, пока я без сознания лежал. Это она кричала взрослым и помогала меня между камней вытаскивать. И в больницу ко мне потом приезжала. Правда с девчонками и парнями, но инициатором встреч была… Я люблю её. После этого я и стал ей писать письма.
— Она отвечала?
— Да, Смешно так. По-детски с картинками. Я все её письма до сих пор храню. Шесть лет. Шесть проклятых лет.
— Не стоит их проклинать. Мы будем считать это периодом созревания и формирования твоих настоящих чувств.
— Давай вернёмся в девятый класс, первое сентября.
Я вдруг даже запах почувствовал нашего класса. Какой-то идиот надушился одеколоном, но все дружно воняли потом и грязными носками. И в этом жутком аду появилась она. Куколка, игрушечная, мультяшная.
— У неё был такой испуг на лице, что я сам перепугался. А когда мужики стали свистеть и лапать её, то почувствовал всплеск агрессии и ревности. Я орал, чтобы никто к ней не прикасался. Кинул свой стул и подсел к ней за парту. Это многим не понравилось. Поднялся один пацан, это он виноват, что весь наш класс называли носорогами, это его кличка. Он жирный, тупоголовый болван. Ему очень захотелось мою куколку.
— Ты подрался?
— В мясо. То есть до крови.
— Что было с девушкой?
— Она больше никогда так красиво в школу не одевалась. Никогда не красилась. Свои русые волосы обрезала и прикрывала ими лицо. Но это ей не помогло. Первые две недели мне приходилось тенью за ней ходить, чтобы не навредили. Плакала… Как же мне было больно от её слёз. Я же понимал, что её просто ради удовольствия стали преследовать. Чувство толпы. Носорогу захотелось и кто послабее с ним. Они ей прохода не давали. Я защищал, как мог. А потом Носорог спросил у меня: «Что ты лезешь, Рон? Она что согласилась с тобой гулять?» Это был зелёный свет. Я понял, что если она станет моей парой, я всем об этом расскажу, то станет спокойнее.
