Мать вошла в Маринкину комнату как обычно, не постучавшись и не спросясь. Дочь лежала на тахте, задрав на сложенное одеяло полные белые ноги – чтоб отдыхали. Всё её внимание занимал планшет с широким экраном. Наманикюренные пальчики сосредоточенно прыгали по экрану, довольно субтильное для её комплекции миловидное личико под тёмными кудряшками выражало умиротворение и сосредоточенность.
– Вставай давай, иди к отцу в комнату. Он благословить вас с Генкой хочет.
– Чё, опять помирает? – лениво спросила Маринка, по-прежнему не отрываясь от экрана. – У меня тут только базар толковый вырисовывается…
– Не опять, а снова! – Лариса Сергеевна повысила голос. – Тебе бы только с подружками ля-ля…
– Это не подружки, мам, – Маринка томно вздохнула, – это Игорёк!
– Ну, так скажи, что позвонишь или как у вас там… напишешь попозже, отец зовёт!
– Ладно, приду щас, погоди чуток…
* * *
Старший Курилов лежал на своей тахте в маленькой комнате и тяжело, с постанываниями, дышал. Лариса вошла, подтолкнула вперёд хмурого Генку, двенадцатилетнего оболтуса, давно уже переставшего слушаться кого-либо и понимавшего только тяжёлую мамкину руку, когда она бралась за него всерьёз.
Маринка, недовольно кривя губы, держалась подальше, возле двери, всем своим видом показывая, что пора уже начинать и побыстрее заканчивать всё это действо: её ждёт Игорёк для продолжения интересного разговора.
Александр Михайлович открыл глаза, убедился, что вся семья в сборе, и начал приподниматься на своём ложе. Повозился немного, пытаясь сесть, укоризненно посмотрел на жену. Та, зыркнув на Генку, чтоб не удрал, подошла к кровати, подтянула мужа за плечи, прислонила к стоящей вертикально подушке. Вернулась на своё место и с ничего не выражающим лицом стала ждать.
– Лариса, дети, я умираю, – голос Курилова был слаб и тих, но никто не придвинулся поближе, чтоб расслышать последние слова умирающего, все молча стояли с равнодушными лицами, – пришёл мой час, всё кончено… Дети, я должен благословить вас; подойди, Марина.
Маринка равнодушно приблизилась, привычно наклонила голову. Отец крестообразно потыкал над её волосами маленькой иконкой Богородицы, как умея, изображая благословение. Затем совершил такую же процедуру с Генкой, взяв с прикроватной тумбочки ещё меньшую иконку Спасителя. Сын пыхтел недовольно, однако молчал.
Никогда не отличавшийся особой религиозностью, Курилов когда-то прочитал то ли у Чехова, то ли у Толстого, как русские помещики и аристократы благословляли перед смертью детей иконами, и теперь ему хотелось им, благородным и значительным, подражать.
Больших деревянных икон в доме не держали, приходилось довольствоваться малюсенькими бумажными образками. Что именно говорить, благословляя домашних, Курилов не знал, поэтому просто изображал подобие креста над головами детей и важно молчал.
Александр Михайлович откинулся на подушки, пожевал губами и заученно произнёс:
– Мать слушайтесь, поддерживайте её. Ты, Геннадий, будешь теперь вместо меня, учись хорошо, поступай в институт, зарабатывай, помни, что ты мужчина. Марина, будь счастлива с Игорем, замуж выходи, свадьбу играй скоро, не жди, когда по мне траур кончится, – девушка кивала, делая вид, что внимает последней воле отца. Свадьба планировалась на июль, когда Игорёк сдаст летнюю сессию, и это мероприятие никак не зависело от желаний отца семейства, всё было давно обговорено и решено без него.
– Лариса, крепись! Тебе, я знаю, будет трудно без меня, но ты выдержишь, – он помолчал, а потом начал давать указания, как вести хозяйство и содержать дом с уходом основного кормильца. Тут уж его вообще перестали слушать. Давным-давно мать и дочь вели это самое хозяйство сами, обходясь неплохой маминой и пока ещё маленькой дочкиной зарплатами, а также недавно выбитым крохотным государственным пособием.
Старший Курилов работал нерегулярно, получал мало, а на своё лечение, как все мнительные люди, тратил много, так что говорить о нём, как не только об основном, но и вообще, как о кормильце, было нелепо.
Вскоре больной выдохся. Он попросил у всех прощения и закрыл глаза, давая понять, что церемония окончена. Все стали с облегчением продвигаться к двери, как вдруг Александр Михайлович окликнул жену:
– Лариса, а где мои итальянские туфли?
– Не знаю, где-то в кладовке, наверное, – равнодушно отозвалась та.
– Ты найди их, почисти. Я хочу, чтоб меня в них в гроб положили. Слышишь? Обязательно в них похорони, это моя последняя воля! – повысил он голос, словно откликаясь на её равнодушие.
– Хорошо, я найду. – Лариса изо всех сил пыталась скрыть раздражение. – Ну, мы пойдём, отдыхай, поспи, всё и пройдёт. Лекарство вон, выпей.
Курилов устало махнул рукой, не открывая глаз, но ничего не сказал. Домашние с облегчением покинули комнату.
* * *
Жена и дети Курилова не были равнодушными и циничными негодяями, которые не слушают умирающего мужа и отца. Дело в том, что глава семейства устраивал шоу с умиранием, благословением детей и прочими атрибутами регулярно, чуть ли не каждый месяц. Это длилось уже больше года и надоело всем хуже горькой редьки.