Это был один из дней, что был точь-в-точь как предыдущий. День, в котором все дышало и говорило о чем-то прошедшем, зацикленном, о том, чему давно пора умереть. С утра до вечера стоял дождь, как вчера, позавчера, и как позапозавчера. Мне казалось, что один и тот же день случался со мной вот уже в который раз. Казалось, что я погряз в чем-то, из чего нет выхода. Так или иначе, я погряз в нем вместе с дождем. И с этой улицей, блестящей от вывесок и окон, зачастую именно фиолетовых. Почему-то в этих местах очень любили цветы. А может, и коноплю. Этого я знать точно не мог. Так или эдак, мне было по барабану что там у них под этими лампами. Я просто брел, держа под головой зонтик, пока дождь тихонько разбивался о его натянутую ткань. Этот звук всегда приносил мне успокоение. Мой мозг был мягким и потому думать выходило только о всякой ерунде, которая по большому счету толком не была мне интересна. Я смотрел на что-то и параллельно думал о том, что видел. А потом мысль шла себе дальше, и то было вполне естественно.
Думая о фиолетовых лампах, я думал о конопле, потом думал об Африке и моем старом друге, который присылал мне оттуда фото. Фото, как он обнимается с чернокожей женщиной, фото, где он в пустыне, в бандане и широких очках, фото, где он жмет руку какому-то мужчине из племени, фото, где он разжимает пасть крокодилу, фото, где он широко улыбается, показывая на ладони жука скарабея. В том письме было много всяческих снимков. Этого парня звали Али. Мы вместе учились на энтомологии и были лучшими друзьями. Вскоре после выпуска его карьера пошла высоко в гору, а я осел там, где привык находится. Думая об Али, я думал о его собаке. Думая о его собаке, я думал о своей собаке из детства, а потом возвращался к лампам. Лампы здесь были всегда и мой пес всегда задирал голову к окнам, чтобы на них посмотреть. Мы садились на лавочку и подолгу смотрели людям в окна, наблюдая, как они перемещаются в других комнатах. Думая о тех фиолетовых лампах, я думал о том, что для конопли в этом районе жили довольно порядочные люди. Они всегда здоровались, и зачастую именно те, кто меня не знал и даже первый раз видел. Я считал это дикостью и в свою очередь ни с кем не здоровался, иногда даже с теми, кого знал даже слишком хорошо.
Идя из своего антикварного магазина, я всегда шел по этой улице, а потом оседал в пабе на пересечении двух улиц, этой и другой, обе были без названия. Улица №1 и улица №2. Какая из них была первой, а какая второй, нигде написано не было. Потому, какая из них на моем пути встречалась первее, была первой, а оставшаяся второй. В пабе я брал себе горький эспрессо и иногда пиво, садился за стол у окна и читал какую-нибудь книжку, а иногда просто раздумывал о чем придется. Когда я допивал свой напиток, иногда по настроению я брал себе что-то поесть, а потом, когда заканчивалась и еда, я еще долго сидел, пока не уставал от самого сидения. Тогда я вставал, разминался, и зачастую все равно садился обратно, но надолго меня не хватало.
Каждый раз мне было жаль уходить. Здесь были люди и для души мне этого было достаточно. Ни с кем не разговаривая, я все равно испытывал чувство некоего удовлетворения, просто смотря на их лица и подслушивая чужие разговоры, будто бы я в них участвовал. Я любил людей, любил наблюдать за ними. Любил наблюдать за животными, но не прикасаться к ним. В компании я был тем самым парнем, который молчал, улыбался и наслаждался тем, что происходит. Но не говорил. Ни словом, ни телом не показывал своей причастности. Я так привык. Роль наблюдателя была самой приятной из всех, в которых мне доводилось находиться. Не столько потому, что мне было нечего сказать этим людям, сколько потому, что в молчании все вокруг становилось красочнее, все равно что среди годового запоя неожиданно для себя один день прожить трезвенником.
Идя по улице, я знал, что этот день закончится точно так же. В пабе будут сидеть те же самые люди, что и вчера, и вероятнее всего, говорить они будут об одних и тех же вещах. Не сказать, что меня подобная осведомленность не устраивала. Всегда спокойнее жить, зная, чего ожидать от сегодня, от завтра и от других таких же дней. Единственное, что наполняло мои дни разнообразием, так это работа в моем антикварном магазине и, пожалуй, выбор еды на ужин. Но я не жаловался. Так должно было быть. Я это сам для себя выбрал.
Дождь продолжал идти, а я продолжал думать, слыша, как вода хлюпает под резиновыми сапогами. Последний месяц я из них не вылезал. Это были темно-зеленые сапоги с толстой черной подошвой, доходящие до середины икры. В такую погоду они здорово меня выручали. Думая о сапогах, а потом и о лужах, на которых плясали увесистые капли дождя, я не сразу заметил движение по правую сторону от себя. Что-то заставило меня поднять голову, хоть я всю жизнь проходил, смотря себе под ноги. Ну не имел я привычки озираться по сторонам, как зевака, и все тут. Но в этот раз все было иначе, и я понял это, когда повернул голову.
