ГЛАВА 1. Тала
Пословица говорит: "Среди росомах красавиц не бывает". Хотя иногда встречаются такие, что поневоле засмотришься: глаза лукавые, бёдра крутые, румянец яркий — так и пышут здоровьем и жизненной силой! На них не только свои сородичи-росомахи, но и красавцы снежные барсы, тигры да волки любуются и замуж зовут! О медведях и говорить нечего.
Но Тала уродилась обыкновенной — неказистой. Невысокая и крепкая, глаза узкие, лицо широкое, нос приплюснутый. Ну что тут поделаешь? Даже парни росомахи в её сторону не смотрят, про всяких там тигров да лисов и мечтать нечего.
Только Стей замуж позвал — в бою тяжёлом ему позвоночник перебили. Живучи росомахи, поднялся Стей, но ловкости да силы поубавилось, охотник теперь из него не лучший, а ремёслами прежде не владел, теперь хоть и учится понемногу, но, видно, хорошим мастером не станет.
Жить, конечно, можно, а клан в любом случае не бросит, и прокормит, и поддержит, однако тоскливо одному, а те девицы, что по нраву ему, в его сторону и не глянут. Вот и решил Талу замуж позвать, подумал — она и такому жениху рада будет, станет заботиться о нём.
Мать Талы советует не отказывать, отец молчит — вздыхает. Что тут скажешь? Не люб ей Стей. Да и она ему — не люба. Двое одиноких росомах — что из их союза выйдет? Общая жизнь, в которой одиночества уже не будет? Или будет двойное одиночество?
Попросила Тала время — подумать. Стею это не понравилось, но согласился он подождать до конца зимы. Тала всё чаще уходила из поселения, бродила по округе, словно с жизнью свободной прощалась. А и не в свободе дело… С мечтами о любви, о счастье — таком, чтобы сердце билось до боли, чтобы плакать от него хотелось и смеяться, чтобы… не вмещалось оно в сердце! Кто же не хочет такого? Кто не мечтает?
А Тала с детства такая была — мечтательница. И отец её так называл ещё малышкой, говорил: "Опять в поднебесье летаешь, мечтательница моя?" И улыбался. Но не радостно. Видел, что дочка растёт непохожей на других, охотой, что от века для росомах самое первое дело, не интересуется. Хорошо, что рукодельная, хотя всё это можно и у людей купить, однако на всё про всё не напокупаешься, а Тала шубы шьёт, рубахи вышивает цветами невиданными… Грубоваты росомахи, но Талины вышивки и им по душе.
И всё же, нет-нет да и подумают мать с отцом: что ж это за росомаха?! Она же самый страшный хищник, зверь безжалостный, мощный, только и ищет, на кого напасть, кого разорвать! А Тала… То оленёнка подранка нашла — выходила, то на дерево лезет — птенца выпавшего поднимает, то орла с перебитым крылом где-то отыскала — целую зиму выкармливала да лечила. Цветы у дома развела, каких в росомашьем клане отродясь никто не видел! Деревья фруктовые посадила… Зачем?! У людей можно фрукты купить. А цветы и вовсе ни на что не годятся. Несъедобны.
Видно, весёлая богиня Олиана что-то напутала — не тем зверем наделила нежную душу. Ей бы оленухой родиться или птичкой какой! А не самым кровожадным и свирепым из хищников. Но с богини не спросишь, что родилось то родилось, какой зверь пробудился — с тем и жить.
Вот и бродила Тала по лесу родному, по тропкам знакомым. К озеру шла — озеро у них поблизости непростое! Те озёра, в центре которых остров есть, священными зовут. Там непременно выход есть в другой мир, оттуда существа волшебные приходить могут. Летом Тале до острова не добраться, а так хотелось всегда! Но зимой — по льду — сколько хочешь туда-сюда ходить можно.
Почти каждый день ходила она на лыжах — на сказку зимнюю любоваться. Могла бы и без лыж обойтись — в теле зверином везде легко прошла бы. Росомахи отличные ходоки и даже по глубокому снегу легко бегают — лапы у них что снегоступы. Но зрение зверя другое и обзор снизу — не тот. Да и нравилось Тале на лыжах бегать.
Красивы леса Залесья — круглый год хороши, даже поздней осенью, когда листва многоцветная сброшена и пожухла, а снег ещё не лёг. Даже тогда — торжественны, суровы и прекрасны. Но в этом месте, на островке малом, где кусты пышные и невысокие деревья сплелись, будто шатры снежные, инистые раскинули, — здесь сам воздух волшебством искрился, волшебством зимним, белоснежным, как в добрых сказках, что Тала так любила слушать, когда забредала к ним в посёлок тётушка-зайчиха — понянчить деток.
Тихо-тихо здесь, только птичка тинькнет да со снежным шорохом осыпется белая шапка, ставшая слишком тяжёлой для тонких ветвей. Тихо так… Словно она одна во всём свете. Но не одиноко от этого. В сказке одиноко не бывает. Сам остров — живой, сам — создание невиданное, чудесное, приплывшее из дальних морей-океанов, из снежных просторов, родившееся под звёздами яркими, ласковыми, близкими.
Здесь Тала кормушку для птиц устроила. Сама стояла рядом — любовалась. Прилетали снегири красногрудые, синицы жёлтопузые, красавцы свиристели хохлатые, румяные. Вот бы коснуться их… Нежный пух, — его, должно быть, и пальцы её, от шитья огрубевшие, не почувствуют. Обычно птицы малые росомах боятся — чуют их и звери, и птицы даже в человечьем облике. Но Талы не боялись. Она и белок с рук кормила, и оленей. Знали они, что не обидит.
