Первое, что она услышала, придя в сознание, – невнятное пение и бормотание. Вокруг царила темнота; ее разгонял лишь слабый свет, падавший откуда-то сзади. В полумраке она смогла разглядеть только лишь… земляные пласты. Причем пугающе близко, прямо над головой. От бешеного выброса адреналина загудело в ушах, голова закружилась, мрак стал густеть и сжиматься.
Господи, неужели меня погребли заживо?..
Ответ она получила сразу же: кто-то сильно стиснул ее запястья, заломил руки за голову, а потом поволок. Ее тащили по какой-то неровной и очень грязной поверхности. Комья земли забивались в джинсы, цеплялись за ремень. Она пробовала упираться каблуками, инстинктивно пытаясь приостановить того, кто ее тянул, но затекшие ноги не слушались. Внезапно бормотание прекратилось, и послышался хриплый усталый вздох.
Где она? Как она сюда попала? Кто это бормочет и вздыхает?
На эти вопросы ответить она не могла. Единственное, в чем, увы, она была уверена, – в том, что постоять за себя не в состоянии. Сердце захлебывалось, колотилось отчаянно часто. Собрав остатки сил, она запрокинула голову, чтобы увидеть, кто же ее держит. Но света было слишком мало, а перед глазами все плыло. Попытка осмотреться стоила ей такого напряжения, что она вновь потеряла сознание и погрузилась в милосердную мягкую тьму.
Сложно сказать, сколько прошло времени, но когда она снова пришла в себя, слышалось все то же бормотание. Вскоре оно сменилось хриплым мычанием, даже можно было разобрать мелодию. Больше ее никуда не тащили, она чувствовала, что лежит на ровной поверхности, жесткой и холодной. Снова накатила волна страха. Чтобы взять себя в руки, ей пришлось сделать два глубоких вдоха, о чем она тут же пожалела. Легкие охватило пламя: спертый воздух был пропитан жуткой вонью. Нестерпимо пахло одновременно химией и тлением.
Она заставила себя открыть глаза, чтобы посмотреть, откуда доносится леденящее душу пение. Ее ослепил резкий свет. Когда глаза немного привыкли, в дальнем темном углу она увидела его. Он стоял к ней спиной, в руке у него был шприц. Внезапно в мозгу ее с необычайной ясностью пронеслись все ужасные события последних часов.
Мычание прекратилось.
– Ты станешь моим лучшим творением, – проговорил он, не оборачиваясь. Эти простые слова и очевидность его последующих действий придали ей сил. Она предприняла решительную попытку сесть – и осознала, что руки и ноги ее крепко привязаны: она была распластана на стальном хирургическом столе.
– Все пройдет безболезненно, обещаю, – спокойно продолжал ее истязатель. – Если, конечно, ты не будешь сопротивляться.
Она хотела закричать, позвать на помощь, но поняла, что это бесполезно. Судя по тому, что она успела разглядеть, в этом страшном месте услышать ее было некому. Скорее всего, они находились под землей, потому что и стены, и пол, и потолок были земляными, окон видно не было. Прямо перед глазами у нее был вход – не дверь, просто небольшая прямоугольная дыра в стене, в проеме вряд ли можно было встать в полный рост. Слева зияла такая же дыра, только поменьше, рядом с ней у стены располагалась раковина. В углу ютились круглый столик и одинокий стул.
А потом она увидела их. Они висели на стене справа от входа. Два женских лица – застывшие маски, сохранившие красоту. И молодость. Не старше нее самой. Пытаясь оторвать взгляд от жуткого зрелища, она сглотнула, как будто это могло помочь избавиться от тошноты, подкатывавшей к горлу. Казалось, все её внутренности скрутило в тугой узел.
– Само совершенство, да? – спросил он, кивнув на головы.
Она скосила взгляд в его сторону. Теперь он стоял к ней лицом и через миг сделал шаг вперед. Она отчаянно забилась в тугих путах, точно дикий зверь, попавший в капкан. Проволока глубоко врезалась в кожу кистей и лодыжек. Металлическая хватка была слишком крепкой, но она продолжала бороться. Сердце стучало так громко, что, казалось, она оглохнет от грохота собственного пульса.
Он остановился на расстоянии вытянутой руки и склонился над ней, его лицо потерялось в густой тени над ярким светом лампы. Негромко напевая, он терпеливо ждал, пока силы покинут ее, пока предательски ослабеют перенапряженные мышцы. И вот она безвольно, точно кукла, откинулась на столешницу. Не имело смысла спрашивать, как она здесь очутилась. Не имело смысла умолять ее отпустить. Она знала, чего он хочет, и знала, что никакая торговля не заставит его передумать.
А еще говорят, что перед смертью у тебя вся жизнь проносится перед глазами. Это оказалось неправдой. По крайней мере, у нее перед глазами предстало одно-единственное лицо, и все ее сознание тянулось к бесценным воспоминаниям о минутах, проведенных вместе. Могло ли быть, что эта женщина была всей ее жизнью? От этой мысли резко защемило сердце.
Снова раздалось фальшивое мычание, и в памяти вдруг всплыло название песни: «Пусть я тебе приснюсь»…
– Ты такая красивая… – прошептал ее мучитель, поднимая шприц к лампе. – И скоро твоя красота будет принадлежать мне.
