Дмитрий Викторович Голобородько был человеком, которому во что бы то ни стало хотелось вырваться за всякие пределы логического, умопостигаемого и общепринятого: ему хотелось разрушать фундаменты, подвешивать все прямо в воздухе. Это был Икар своего времени.
Говоря «Икар», я хочу сказать, что в Голобородьке уже изначально была заложена некая предрасположенность к трагическому концу, к которому он, пожалуй, и не мог не прийти: можно сказать, что он подсознательно искал какой-то жертвы. Мне кажется, что и исчезнуть Голобородько мог под влиянием какого-нибудь злоумышленника, который чего-то ему наговорил, а тот и поверил… Но эти выводы я предпочту не продолжать.
Я очень опасаюсь и Алины Юрьевны, Голобородькиной жены, которую видел всего один раз, через три дня после того, как Голобородько пропал. Она с Голобородькиной мамой (как же ее звали? Марина… Александровна?.. нет, сейчас не вспомню) позвонила мне и спросила, не знаю ли я, где Дмитрий Викторович, сказала, что он пропал и что полиция приняла их заявление, а я, оказывается, чуть ли не единственный Голобородькин друг, так что мне все равно придется давать показания. Словом, они меня пригласили домой, как я понял, чтобы я их подбодрил и успокоил.
Оказалось, они знали обо мне очень много из Голобородькиных рассказов, знали, конечно, что я не совсем ему и друг, а на самом деле вообще-то его пациент (и эта Голобородькина болтливость, знаете, тоже могла повлиять на его исчезновение). Но не подумайте, что я здесь что-то сочиняю единственно потому, что хочу Голобородьке отомстить, нет, я лишь перескажу то, что он сам мне говорил, и я, повторюсь, опасаюсь, что Алина Юрьевна (в девичестве Таблицына) подаст на меня в суд за эти рассказы, ведь они, пожалуй, рисуют Голобородьку совсем чудаком, которому, наверное, самому было бы впору быть не доктором, а пациентом.
Но, поскольку пациентом все же был я, мне трудно не тревожиться, что моим рассказам не поверят, хотя у меня была только депрессия, а не шизофрения или деменция. В общем, вы можете не верить, а я пока начну вспоминать.
Так вот. На наших сеансах говорил чаще всего Голобородько. Видимо, это была такая терапия, которая, надо отдать должное, мне более или менее помогла, за что я был Голобородьке всегда благодарен. Возможно даже, что он специально сочинял про себя глупости, чтобы развлечь меня в хандре, возможно, он и родне про себя другие истории сочинял, потому что ему хотелось придумать о себе легенду, пусть и выставив себя совершенным чудаком, но все-таки выделиться из тысяч и тысяч людей.
Например, он всегда на работе ходил с этой блестящей круглой металлической железкой на голове, как у окулистов (не знаю уж, где он ее достал), говорил, что берет взятки у призывников нарисованными динарами с его изображением (мне кажется, никто ему ни одной такой купюры и не нарисовал), в общем, много чего говорил такого, что я уже не вспомню, поэтому я лучше просто опишу то, что еще не забыл, только пытаясь придерживаться хронологии Голобородькиной жизни.
Мы познакомились, когда Голобородьке было уже около тридцати лет, впрочем, наверное, меньше, может быть, 28. Да, около того. Он недавно женился на Алине Юрьевне, говоря о которой, он каждый раз не забывал назвать ее «самым сексуальным существом на планете». Представления о привлекательности у всех разные, и я Алину Юрьевну красавицей не нашел: она была моей ровесницей, немного полноватой (не немного), низенькой (метр пятьдесят) и, уж извините, с заметным косоглазием. Работа психотерапевтом, как мне кажется, угнетала Голобородьку: он, в нарушение всяческой тайны, жаловался мне, что другие его пациенты – алкаши, слабовольные нехорошие люди, награжденные комплексами от жен и мамаш, и все в таком духе.
«Но ты, – говорил он. – Ты какое-то странное исключение, в тебе сидит какая-то ничем не выкуриваемая черная тоска, а по чему – ты и сам не знаешь. Как же я помогу тебе?»
Разведя руками и заключив, что, видимо, никак, он переходил к разговорам о себе.
Раза четыре он успел рассказать мне историю о поездке в летний лагерь после пятого класса.
В лагере Голобородько ни с кем не мог найти общий язык, а с каким-то самым задиристым мальчишкой, который был на год его помладше, он, разумеется, в первый же день подрался, но не до крови и даже без синяков.
И вот как-то раз маленький Голобродько оказался один в комнате, где на столе лежали спицы.
«Я тогда абсолютно машинально, не вполне отдавая себе отчет, взял эти спицы и вставил – одну за другой – в розетку… Конечно, меня сразу же ударило током, но я не сразу отдернул руку, а прошло около секунды, потому что я очень четко успел осознать: ну да, ударило током, но ведь так и должно было быть», – вспоминал он, и его, похоже, не на шутку волновало до сих пор, зачем он это сделал. Ведь никакого умысла в таком поступке не было.
А в последний день пребывания в лагере Голобородько позволил маленькой собачке укусить его за ногу. Неизвестно, откуда взялась эта собачка, но Дмитрий Викторович вспоминал, что она была очень злая, и вот в последний день он стоял уже с вещами и ждал автобуса, когда эта собачка подбежала к нему и стала лаять, Голобородько отпрыгнул за маленькую оградку, где раньше росли цветы, так что собачка не могла его достать, но в какой-то момент Голобородьке это
