Вечером, когда Дольский вернулся в свой кабинет после операции, к нему сразу зашла старшая медсестра, чтобы отчитаться по итогам прошедшего дня:
– В приёмном покое алкоголик, привезённый «скорой помощью» разбил графином лицо Седову. Ему наложили швы и отпустили домой. Больная из 509-й палаты жаловалась на дежурную медсестру Никонову за то, что она ей якобы нагрубила. Две медсестры – Петренко и Шустова – подали заявление об уходе, зарплата не устраивает, в 517-й – наркоман не хотел, чтобы у него удаляли катетер и ударил медсестру, пришлось вызывать милицию. В туалете кто-то скрутил вентиль от крана – вероятно, бомж из 522-й готовится к выписке и прёт теперь всё, что можно. Из перевязочной пропал набор хирургических инструментов. Если так дальше пойдёт, то скоро перевязывать будет нечем. Так же звонила ваша жена, когда вы были на операции, и спрашивала, не забыли ли вы, что должны были купить домой продукты…
Ну, а про то, что больной из 506-й палаты после удаления раковой опухоли желудка, умер, вы уже знаете.
Понадобилось несколько секунд, чтобы Дольский пришёл в себя и смог, наконец, спросить:
– Как умер? Энгельс?
– Да. А вам разве не сообщили? Я посылала дежурную сестру к Вам в операционную, но, возможно, Иван Иванович решил Вас во время операции не огорчать.
– Как это произошло?
– Всё было нормально, – начала объяснять медсестра. – Вечером он чувствовал себя хорошо, жалоб особых не предъявлял, а около получаса назад поднялся, пошёл в туалет, но в коридоре внезапно потерял сознание и упал. Мы его быстро занесли в палату, стали реанимировать, – голос медсестры начал немного дрожать от волнения. – И Иван Ивановича подключили, но всё без успеха: сердце так и не завели. В общем, видимо, и Иван Иванович тоже так считает: это была тромбоэмболия основного ствола лёгочной артерии1.
Известие о смерти Энгельса привело Дольского в состояние близкое к шоку. Всё стало злым и острым. Он даже почувствовал дрожь и слабость во всём теле. Ощущение тоски и бессилия, усиливало навалившуюся усталость. Он понимал, что его вины в смерти больного нет, ведь всё было выполнено практически безупречно, но всё-таки что-то было сделано не так. Что-то он не учёл. Почему же? Ведь он должен был жить. Но вдруг всё изменилось. Словно кто-то одним быстрым и резким движением просто выключил в его теле свет. И теперь, размышляя об этом, Дольский поневоле думал, что он сам сделал не так? Конечно, врачи постоянно делают ошибки, как и все люди. Просто одни ошибки поправимы, а другие – нет. И даже самой маленькой из них достаточно, чтобы тяжелобольной умер. Но почему именно он? Холодный вязкий туман растекался в его душе. «Не понимаю. Почему? Как? За что? Только ли это закономерный итог чьей-то завершённой жизни или урок и предупреждение мне самому? Он говорил, что он вестник. Но какую весть он нёс? Что должен был ему передать? Что сказал своей смертью? Или дело совсем в другом?» После этого случая смерть уже почему-то воспринималась им не как нечто физиологическое, но как крик, как зов, как вызов Неведомого, как дверь в Иное. Дверь, внезапно открывшаяся перед ним. А что за ней? Холод, пустота или свет? Он не знал, но одно было для него очевидно – что человек всё также бессилен перед смертью, как и тысячи лет назад. Он может сколько угодно совершенствоваться в науках и изощряться в своём искусстве. Но его знание и мастерство ничего не будут значить, когда кто-то ТАМ решит, что человек должен умереть.
Перед уходом домой Дольский заглянул в 506-ю палату, и, видимо в нём было нечто такое, что больные, встретившись с ним взглядом, предпочитали отводить глаза. Лишь один из них протянул ему небольшую исписанную бумажку:
