Поздней осенью, когда с неба уже срываются первые крупицы снега, а вода в озерах еще только начинает покрываться тонким льдом, я выхожу из своего дома, чтобы пройтись до опушки леса. Со временем, это превратилось в традицию, и я не в состоянии побороть самого себя. Ноги словно, невзирая на все протесты разума отказывающегося возвращаться в прошлое, несут на то место, где пять лет назад, двенадцатилетнему Матвею Астапову выпало на долю испытать настоящий страх. Не знаю, насколько страх обычного человека отличается от страха душевнобольного, но, если на месте Матвея оказался кто-нибудь другой, события, безусловно, развивались бы совершенно по другому сценарию.
Когда я спускаюсь по небольшому склону к озеру, кутаясь в теплый шерстяной шарф и внимательно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на сырой, жухлой траве, моя память начинает вести отсчет времени. Я точно помню тот день, когда это все произошло и события, полностью переменившие мой, казалось бы, спокойный и размеренный образ жизни, словно фотографии, отпечатываются в памяти яркими застывшими образами.
Окрестности здесь, состоят сплошь из лесных опушек и непроходимых чащ и, хотя «любители природы», приезжающие из больших городов оставляют после себя кучи мусора, лес, все еще владея своими правами, может увести любого путника глубоко в дебри и оставить там до тех пор, пока за дело не возьмутся поисковые отряды.
В этих местах люди пропадают до сих пор, зачастую из-за своей самоуверенности, что точно знают, как вести себя в лесу. Помню, как в прошлом году мы все искали молодую девушку, которая решила прогуляться по опушке леса и в итоге, сама не заметила, как деревья сомкнулись вокруг нее, а неумение ориентироваться в подобной ситуации, завело юную студентку за несколько миль от ближайшего поселения. Но такое случается только с теми, для кого город, это постоянное место обитания, и кто никогда не знает леса по-настоящему, как знаем его мы. Как знал его в те дни Матвей. Этот парнишка мог пройти всю лощину и углубиться далеко в лес, провести там почти сутки, а по возвращению, он вел себя вполне естественно для своего мировоззрения и искренне не понимал, отчего все вокруг так суетятся вокруг и уговаривают больше не уходить в лес.
Уже возле самого озера, я высматриваю поваленное дерево, которому уже более сорока лет. Оно рухнуло в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, во время мощного урагана, пролетевшего по нашим краям и с тех пор лежит здесь, облезлое от коры и лишившееся более половины своих веток. Частично утопая в озере, оно представляет собой подходящее место для тех, кто хочет побыть наедине с собой, созерцая красоту природы и отключившись от городских будней, почувствовать себя по-настоящему, свободным человеком. Наверное, именно поэтому Матвей так часто приходил сюда, начиная с девятилетнего возраста и ровно до того дня, когда в нашей жизни все начало лететь кувырком.
В тот год парнишка часто приходил ко мне, но не стучался в двери, а садился под окном моего дома и терпеливо ждал, а когда я выходил на улицу, то Матвей расплывался в улыбке и часто просил кусок хлеба. У него всегда в кармане был припасен хлеб и я, точно знал, для чего.
– Опять на озеро собрался?
Спрашивал я и парнишка, кивая, тянул ладонь, в которую я опускал еще теплый кусок сдобы.
– Спасибо, дядя Вадим, утка она любит хлеб.
Отвечал он, торопясь в сторону леса, что-то бормоча себе под нос на языке понятном только лишь таким же душевнобольным, как и он сам.
Отец Матвея до две тысячи двенадцатого года был непроходимым пьяницей, стремящимся утопить свою рухнувшую в одночасье жизнь в алкоголе. Он практически не замечал сына, даже когда тот подолгу не бывал дома, пропадая или на озере, или в гостях у соседей. Иван Астапов просто бродил по дому, бормоча имя единственного своего ребенка и, проклинал тот день, когда Матвей появился на свет.
В силу того, что в нашем поселке не было подходящего учреждения для лечения душевнобольных, парня приходилось возить в Волгоград, за двести с лишним километров и пособие покрывало бы все необходимые растраты, если значительная часть этих денег не оседала на дне бутылки.
Я сажусь на поваленное старое дерево и, достав из кармана кусок хлеба, смотрю на озеро. Конечно, спустя столько лет рассчитывать на то, что мне доведется покормить уток, не приходится, но традиции на то и традиции, чтобы их соблюдать. Тем более что наш не большой поселок обязан Матвею если не жизнью, то уж точно спокойным существованием. Я помню каждый тот день, когда мы медленно и уверенно опускались в хаос, превращаясь в зверей, дерущихся за то, что как нам казалось, принадлежит каждому из нас и только душевнобольной мальчик, наблюдая со стороны, оставался самым нормальным в этом мире. Словно жизнь имеет нестерпимое чувство юмора, которое она использует при каждом удобном случае. Поменяв нас с ним местами, она смеялась над тем, как мы слабы и уязвимы перед лицом настоящей опасности.
Мне всегда стыдно, когда я вспоминаю октябрь две тысячи двенадцатого и мысленно прошу прощения у паренька, который изо всех сил противостоял тому злу, против которого оказались бессильны все мы. И даже если кроме меня не останется никого, кто помнит эту историю, то после моей смерти, она еще будет жить в виде коротенькой легенды, передающейся из уст в уста, сидя возле костра на опушке леса, и кто знает, сколько в ней будет неточности и выдумки. И только я смогу рассказать все от начала и до конца, не изменяя реальности и раскрывая тайны тех, кто навсегда решил похоронить случившееся в прошлом.
