Лязгнула железная дверь и из складского помещения вышла женщина в форме сержанта полиции, крепко сбитая и вызывающе накрашенная. Волосы у нее были неестественно рыжие, губы фиолетовые, а брови с ресницами как у шахтера, только что вернувшегося из забоя. В одной руке она держала серый полипропиленовый мешок, обмотанный скотчем по горловине, в другой – связку ключей, отвратительно гремевших при каждом движении ее квадратного тела.
Женщина посмотрела на Антона исподлобья и, сорвав бумажную печать со скотчем, грубо вывалила содержимое мешка на видавший виды деревянный стол, густо измазанный ядовито-желтой краской. Вещей оказалось немного: десятый айфон, пауэрбанк, чехол с беспроводными наушниками, томик Хемингуэя и ключи от квартиры с желтым брелоком-смайликом. Глядя на Антона в упор, женщина демонстративно подняла мешок ещё выше и тряхнула его изо всей силы. Красный икеевский рюкзак накрыл собой горку предметов и по комнате тут же распространился тошнотворный запах протухшего мяса.
– Ой! А у тебя тут продукты были? – ехидно улыбнулась Медуза Горгона (такое прозвище дал ей Антон).
– Не "у тебя", а "у вас"… Бутерброд был, с котлетой, который вы у меня в Маке изо рта вырвали.
– Ишь ты, какие мы обидчивые.
– Что вы, я просто констатирую факт. Когда я обижусь, вы об этом узнаете, – спокойно ответил Антон, складывая вещи в рюкзак.
– Если все на месте, распишись здесь, – холодно приказала она и ткнула мясистым пальцем в лежавший на столе раскрытый журнал.
Антон черканул подпись рядом с фамилией Громов и, закинув рюкзак на плечо, направился к выходу.
– Бутерброд забыл, – ядовито заметила Горгона.
Антон повернулся и, широко улыбнувшись, произнес: – А это вам, угощайтесь!
Дверь с табличкой "Склад для хранения изъятых вещей" захлопнулась не сразу, успев пропустить через себя порцию отборной матерной брани.
– Ну ты, Громов, даешь! – весело воскликнул ожидавший подопечного в коридоре коренастый охранник. – Уже и Паучиху достал! Такими темпами ты скоро снова на свою шконку вернешься.
– Постараюсь вас больше не беспокоить, – в том же шутливо-вежливом тоне ответил Антон, и они двинулись по узкому коридору к решетчатой перегородке с дверями на огромном замке. За ними виднелся «аквариум» – застекленная со всех сторон комната дежурного по части. Здесь Антону дали подписать еще какую-то бумагу и, пожелав «больше не попадаться на глаза», выпустили через турникет. Миновав толпу угрюмо слонявшихся по предбаннику жителей Средней Азии, бывший арестант толкнул тяжелую металлическую дверь и вышел на залитую холодным ноябрьским солнцем улицу.
Первые несколько минут Антон жмурился и моргал, привыкая к дневному свету и открытому пространству. Он и не знал, какое это блаженство – смотреть на залитое ласковым солнечным светом бездонно-синее небо в оправе поседевших от снега Уральских гор. А воздух? Как сладко дышится на свободе! Совсем не так, как в спертой атмосфере шестиместной камеры, пропитанной кислым запахом десятка потных человеческих тел, дешевого табака и «параши», наспех обшитой гипсокартоном; не свяжись Антон с правозащитниками по заныканному кем-то из арестантов смартфону, так бы и ходили сидельцы по нужде по старинке – при всем народе.
Едва закрылась дверь за последним правозащитником, как начался капитальный шмон – искали виновника “наезда” и “орудие преступления”. Антон прятаться не стал – взял вину на себя и попросил объяснить, какую статью закона он нарушил на этот раз. Вместо ответа он получил изрядную порцию “законных” тюремных пакостей: начальство СИЗО запретило ему все свидания и звонки на волю, а охранники регулярно превращали его постель в гору истоптанных тряпок. Медуза Горгона оказалась вишенкой на этом тортике изощренной мести…
«Похоже, к свободе, как и к тюрьме, нужно привыкать», – с блаженной улыбкой констатировал Антон и почти пожалел, что не удастся обдумать эту мысль как следует, так как дверь спецприемника со скрежетом отворилась, и оттуда вывалилась толпа мигрантов, громко поносивших на фарси порядки «этой дикой страны».
– Антоха-а-а! – крикнул кто-то издалека и Антон, оглянувшись, увидел метрах в пятидесяти от себя белобрысую голову Глеба, стоявшего на парковке и махавшего ему рукой.
– Дружище, – обрадовался Антон и быстрым шагом направился к затесавшейся среди иномарок бежевой Ладе-Калина.
Друзья обнялись, и Глеб спросил:
– Куда?
– В Мак, – коротко скомандовал Антон и, бросив вонючий рюкзак в багажник машины, упал на заднее место.
– Ты че, Антох? Садись вперед!
– Спасибо, я здесь посижу: после Мака душ надо принять и постираться.
– Ну ты зэка конкретный, – уважительно покачал головой Глеб. – Думаешь в Маке так воняет, что тебя никто не заметит?
– Я быстро… Надо забрать кое-что.
– Как скажешь… А-а-а, чтоб тебя, – ругнулся Глеб, пытаясь завести машину, заглохшую после первого же зажигания. Раза с третьего Лада громко чихнула, дернулась и покатилась под горку к выезду на центральный проспект.
День был рабочий, машин и людей на городских улицах попадалось немного. Продавцы магазинчиков, расположенных на первых этажах сталинских трехэтажек и пятиэтажных хрущевок, уныло курили у дверей своих заведений. Древние бабульки, с клюками, а те, что помоложе – с палками для скандинавской ходьбы, слонялись по пятерочкам и магнитам в поисках скидок на продукты. Даже дорожники, латающие ямы на перекрестках, своей медлительностью и цветом одежды отлично вписывались в унылый пейзаж осеннего города. Будничную серость немного скрашивали ребятишки, весело роившиеся в школьных дворах и стайками перебегающие улицу на светофорах.
