Лес был как лес. На лысом пригорке повырастала всякая мелкотня из осинок. А за ними начинало темнеть елками вперемежку с белой вертикальной строчкой берёз.
Одно только казалось странным – та простирающаяся темнота не издавала ни звука. Ни одна птица, ни один звериный шорох не нарушали этой странной тишины. Даже не слышалось шевеления ветвей. Впрочем, и движения воздуха тоже не было никакого. Тишина крайней опасности притаилась за этой лысой опушкой, установив себе границу наподобие той, что бывает между светом и тьмой.
Дорога в обход леса занимала более суток пути. А через лес можно было пройти за пару часов. И этот короткий путь казался таким соблазнительным…
Вздохнув и отогнав этим вздохом опасливые мысли, Маша погрузила свои сапожки в придорожную траву и двинулась к опушке. Но чем ближе она подходила к ней, тем зловещей и плотнее делался воздух, труднее становилось дышать. Сердце, казалось, выпрыгнет из груди, поддаваясь цепенеющему страху. Девочка подошла уже к самой границе и тут очень ясно поняла, что никакая сила не заставит её сделать следующего шага. Громадный лес стоял перед ней как поглотитель всего живого, всего доброго и светлого, что только может находиться в душе человека.
Укорив себя за безрассудную храбрость, Маша повернулась к лесу спиной и ускорила шаг, чтобы побыстрее добраться до спасительной дороги. Эта дорога была как островок безопасности, куда никакая злая сила не может проникнуть. Но было поздно. Лес заметил её.
Уже перейдя почти на бег, девочка чувствовала спиной чей-то невыразимо жуткий взгляд. Взгляд, в котором не было пощады, а одна только сила – догнать и поглотить. Не выдержав, девочка обернулась, но тут, Нечто преследовавшее её разлетелось на тысячи мелких игольчатых осколков и исчезло. Теперь девочка не решалась повернуться к лесу спиной и медленно, настороженно пятилась в сторону дороги. Как только ноги её коснулись твердой, укатанной поверхности, страх исчез. И она ускорила шаг, чтобы скорее миновать эту опушку и этот лес и выйти дальше, к полям, которые расстилались впереди.
Вскоре за спиной она услышала скрип телеги и голоса. Её догоняла неказистая однолошадная деревянная повозка.
– Но! Но! – сдерживал возница разволновавшуюся вдруг лошадь. В глазах лошади девочка прочитала страх. Ездоками были, как показалось девочке, отец и сын. А судя по мешкам с мукой, ехали они со старой мельницы.
– И не страшно тебе в таких краях одной-то идти? – серьёзно спросил её тот, что постарше, притормозив лошадь.
– Страшно, честно говоря. Здравствуйте, дяденька.
– Здравствуй, здравствуй. Садись-ка давай, подвезем до нашей деревни. Она тут первая по пути.
Маша обрадовалась, поспешно кивнула головой и забралась в телегу, прислонясь к пыльному мешку. Телега тронулась. Но девочка чувствовала спиной, как это нечто невыразимо жуткое продолжает смотреть ей вслед из леса.
– Куда, девка, направляешься? – спросил старик, слегка огрев лошадь вожжами, не смотря на то, что она и так ускорила шаг, прижав уши к крупной голове.
– Тётю родную схоронила, теперь нужно к другой переезжать в город.
– Ты Терешиных, что ль?
– Их, дяденька.
– Через лес, вот, хотела, напрямки… Карту у тётеньки видела.
– Сдурела, девка! По карте она ходить желаит, ётить. Да у нас через этот лес испокон веку не ходит никто. Даже в голодные годы ни за ягодой, ни за грибами ни ногой. Глянь, Сашок, через лес она пожелала. Прямиком…
Мужчина помоложе, к которому было адресовано это возмущение, согласно кивнул и с опаской посмотрел в сторону леса.
– Был тут один, Еремеем звали. Горько ему пришлось. Сирота. Сызмальства в людях. Вся судьба на тычках, ётить. Да зашел как-то раз к бабке Аграфене. Бабка та тайну держала, что, мол, лес этот, хотя и грозен и страшен, но счастье держит, вечное счастье. Да не для каждого держит, а только для одного кого-то. А для кого – неведомо. Уж если кто не тот в лес-то зайдёт, тот и пропадает. Безвозвратно. Вот и до того Еремей-то от горюшка намыкался, что, говорит, была не была, чем так жить, так лучче рискнуть судьбинушкой. Ну и пошёл в лес тот под воскресенье. Так уж почти пятый годок и нет его. Сгинул паренёк. Как есть сгинул. Мы-то вечерней иль ночной порой и дорогой этой не ездим, не то что в лес-то… Тут старик бросил из-под бровей взгляд в сторону леса и перекрестился: «Сохрани, Господь, нас от всякого зла».
А дорога тем временем вывела повозку на поля. В воздухе стало светлее. А вскоре за горушкой открылась и сама деревня – с два десятка крепких дворов. За деревней была поскотина, где мирно бродило деревенское стадо. Ничего не напоминало о том страшном происшествии, тревога из сердца Машеньки ушла. Однако день катился к вечеру, и нужно было подумать о ночлеге.
Старик как будто прочёл её мысли: «Слышь, девка. У нас тут теснота по домам-то, семьи многолюдные. А вот бабка Аграфена одна проживает. Стала она, правда, глазами слабовата, да и вообще одряхлела. Из наших-то, деревенских, почитай, никто не знает, сколько лет она на свете белом живёт. Ну, дровец ей наносишь, водицы. Приберешь в избе по надобности, пустит она тебя на ночлег. А уж поутру отправляйся куда тебе надо. Видишь домишко скошенный у оврага? Вот и топай туда.
