Глава 1: "Камень и крест"
Река Стикс – так прозвали местные узкую протоку, затянутую тиной и ржавыми банками. По утрам здесь ловили рыбу с двойными плавниками – мутантов от заводских стоков, а по ночам сбрасывали в воду грехи: пустые бутылки, старые письма, абортированные мечты. Анна стояла на мосту, сжимая в кармане пальто гладкий речной камень. Ей казалось, что он теплый, как тело сына в тот день, когда она впервые заметла синяки на его коже. «Лейкемия», – сказал врач, и это слово стало тяжелее камня.
Она посмотрела вниз, где черная вода ворочалась, словно змея. "Если Миша умрет до рассвета, я прыгну", – решила Анна. Накануне ей предложили продать почку за сумму, которой хватило бы на три дня в клинике. "Я готова отдать все, даже душу. Но Бога здесь нет. Здесь только ржавые трубы и вороны".
Ветер сорвал с ее головы платок, и Анна неловко потянулась за ним, выпуская камень из рук. Он упал к ногам мужчины в выцветшей куртке.
– Вы его обронили, – голос Арсения звучал глухо, будто из-под земли. – Камни – плохие собеседники. Они молчат, даже когда им есть что сказать.
Анна резко обернулась. Перед ней стоял бродяга с лицом аскета: впалые щеки, глаза, словно выжженные молнией. Она судорожно схватила камень:
– Отстань! Или ты тоже пришел сказать, что «все будет хорошо»?
– Нет, – он подошел ближе. – Я пришел взять то, что вам мешает дышать.
Его пальцы коснулись ее запястья.
Боль, ставшая видимой
Арсений увидел:
Холодную палату, где мальчик с восковым лицом рисует карандашом ангела. На крыльях – черные пятна, как метастазы.
Стук костылей – это Анна в 15 лет, убегающая от отца-пьяницы.
Камень в кармане, который она гладит по ночам вместо четок.
Но страшнее всего был вкус – медная пенка на губах после химиотерапии, привкус тлена, который Анна чувствовала, целуя сына в лоб. Арсений упал на колени, вцепившись в перила моста. Его рвало желчью, но это была не его тошнота – это отчаяние Анны разъедало желудок.
– Что вы… со мной сделали? – она отшатнулась, прижимая камень к груди.
– Заберите сына из больницы, – хрипел Арсений. – Сегодня ночью.
– У меня нет денег на такси!
– Идите пешком. Несите его на руках. Если останетесь – он умрет в ту же минуту, как вы решитесь прыгнуть.
Он сунул ей смятые купюры – свою дневную зарплату дворника. Анна хотела бросить их в воду, но вдруг почувствовала, как камень в кармане… плачет. Теплая влага просочилась сквозь ткань. Когда она подняла глаза, бродяги уже не было.
Арсений дополз до церкви на рассвете. Старуха Марина, сторожиха, сидела на ступенях, чистя картошку ржавым ножом.
– Опять за чужое горе взялся? – хрипло засмеялась она. – Смотри, в ад попадешь раньше меня.
– Ад – это когда ты можешь помочь, но не делаешь ничего, – упав на солому у алтаря, Арсений закрыл лицо руками.
Боль Анны пульсировала в нем, как вторая печень. Он видел за ее воспоминаниями другую девочку – свою сестру Катю. Ту самую, что умерла от астмы, пока он прятался под кроватью, боясь выйти к отцу-садисту. "Я спас ее сейчас? Или просто отложил конец?"
В дверь постучали. На пороге стояла Анна с Мишей на руках. Мальчик, обмотанный одеялом, слабо улыбнулся:
– Мама сказала, ты ангел… Почему у тебя нет крыльев?
– Они сгорели, – Арсений коснулся его ладони.
На этот раз боль ударила иначе – не ножом, а ледяной иглой. Лейкемия была похожа на черного паука, плетущего паутину в костях. Арсений зашелся в кашле; на платке остался кровавый след в форме креста.
– Заберите это! – Анна вдруг швырнула камень к его ногам. – Я не хочу больше решать, жить или…
– Оставьте, – перебил Арсений. – Когда-нибудь он вам напомнит, что выбор есть всегда.
На следующее утро Марина нашла его без сознания. Он лежал, обняв камень, как спящий пророк. Из-под век текли красные слезы – лопнули капилляры от перегрузки.
– Дурак, – буркнула старуха, накрывая его рваным одеялом. – Святые хоть в раю отдыхают. А ты – грешник.
«Спасение – это не отсутствие боли. Это умение нести чужую боль, не роняя свою душу в бездну». Но Арсений еще не понимает, что его дар – это медленное самоубийство.
Подростка звали Лёвой. Его травили за то, что он носил мамины очки в железной оправе и читал книги про звёзды. «Космический урод», – кричали одноклассники, вырывая листы из его тетрадей. «Чокнутый», – ворчали учителя, когда он спрашивал, есть ли жизнь на спутниках Юпитера.
В ту ночь Лёва сидел в подворотне у мусорных баков, растирая в пальцах бензин, слитый из отцовской «Лады». В кармане – коробок спичек. Он мечтал поджечь школу. Не чтобы разрушить, а чтобы все увидели: даже в огне есть красота. Пламя, как и звёзды, рождается из хаоса.
Арсений нашёл его, когда искал место, чтобы переждать дождь. Запах бензина ударил в нос, а в глазах Лёвы он увидел знакомый блеск – тот же, что был у его сестры Кати перед смертью. Отчаяние, закованное в ледяную ярость.
– Огонь – плохой способ стать видимым, – сказал Арсений, садясь на корточки рядом.
Лёва дёрнулся, роняя спички:
– Ты из психушки? Отвали!
– Нет. Я из тех, кто видит звёзды даже днём.
Он протянул руку, но Лёва отпрянул:
– Не трогай меня! Ты… ты как они. Все думают, что я ненормальный.
