Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек – сочтены его годы,
Что бы он ни делал – всё ветер.
Шумерская поэма «Гильгамеш»
Ветер многолик. И ветер вездесущ. То над морем замрет звенящей тишиной штиль или безжалостно пронесется шторм, то в снегах пройдет суровый буран, движимый его вспыльчивым хозяином, и холодные пальцы коснутся замерзших щек; то в степи гуляет его легкое дуновение, или, перевоплотившись в вихрь, промчится он с яростным свистом.
Ветер поит, ветер изнуряет, ветер дарит надежду и отнимает ее, ветер созидает, подхватывая семена и относя их на плодородную почву, и ветер разрушает, сметая всё на своем пути.
Всё ветер.
Легкий ветер играл волосами маленького мальчика, сидящего на каменистой почве. В степи было тихо до грусти, до отчаяния. Мальчик смотрел прямо перед собой и, лениво водя сухой палочкой по земле, выводил какие-то рисунки. Внезапно до его слуха донеслись шаги.
Высокий юноша в длинном одеянии приблизился к нему и проговорил устало, протягивая кусок хлеба и воду:
– Ты совсем ослаб. Мы переждем здесь ночь и к утру двинемся в путь. Лучше, конечно, сделать наоборот. Мы в безопасности добрались бы до места, укрытые сумраком. Но нужно отдохнуть. Ну же, попей и ложись спать. Тебе потребуются силы.
Маленький Ильдар с жадностью сделал пару глотков и лег. Он больше не плакал, не задавал вопросов, хотя их было множество, они терзали детскую душу. Рослая фигура Самуила, его монашеская сутана и серьезное лицо внушали мальчику спокойствие и чувство безопасности. Он свернулся калачиком и закрыл глаза. Как бы ему хотелось, чтобы всё к вечеру оказалось сном, и он снова бы вернулся домой…
– Кайя, – окликнул Самуил сидящую к нему спиной девочку.
Она чуть обернулась вполоборота, продолжая смотреть в землю.
– Вода. Остался один глоток, – сказал Самуил, подавая фляжку.
Кайя задержала взгляд на протянутой руке: на среднем пальце красовался перстень с драгоценными камнями. Такой и еще несколько подобных она часто видела на руках священнослужителей во время богослужений в храме – знак отличия принадлежавших к Ордену, знак Безмолвных. Девочка насмешливо взглянула на Самуила и отвернулась.
– Почему ты злишься на меня? – спросил Самуил.
Ее плечи чуть вздрогнули.
– Ты плачешь? – спросил Самуил и положил руку ей на плечо.
– Нет! – почти крикнула она и вскочила на ноги.
В вечернем сумраке он видел, как блестели ее глаза.
– Не плачу! – раздраженно и почти со злостью в голосе воскликнула девочка.
Самуил отвел взгляд в сторону.
– Иди спать.
– Не хочу! – ответила она и торопливо пошла прочь.
– Кайя! – Самуил направился за ней.
– Не ходи за мной!
– Куда ты?
– Не ходи за мной! – крикнула Кайя, и голос ее прервался.
– Не ходи… – прошептала она. – Я никуда не уйду. Я здесь… побуду одна.
Самуил сел с маленьким Ильдаром. Мальчик спал. Ветер некоторое время доносил до него тихий всхлип Кайи. Потом всё стихло.
Самуил нашел ее, заснувшей на камне, взял на руки и отнес обратно к месту ночлега. В степи было тихо. Ильдар и Кайя плотнее прижались друг другу. Во сне их дыхание смешалось воедино с легким ветром, и казалось, им вторил вздох спящей земли. Самуил укрыл их плащом. Его задумчивый взгляд из-под нахмуренных бровей силился прочитать на их лицах: какой путь и испытание уготовил им Господь?
Уже третий день они плутали по обезвоженной Степи. Солнце нещадно жалило лучами. Ильдар капризничал, просил пить. Кайя молча облизывала пересохшие губы. Ее ужасно раздражало, что в ней рождались какие-то новые разрушительные чувства. Они словно терние заглушали в ней ростки, посаженные и взращенные матерью, отцом, ее народом, ее детством. Всё надломилось в ней и рушилось. Но больше всего ее раздражал Самуил. Образец чистоты, член ордена служителей.
И он пал, и он соблазнился!
Поблизости нигде не было воды. Искать ее не было ни сил, ни тем более времени. Они остановились сделать привал. Дети сразу же свалились наземь, изнуренные жарой и жаждой.
Самуил подошел к Ветру: в одной руке он держал клинок. Он обнял Ветра за шею и принялся что-то шептать ему на ухо: ласковым вкрадчивым голосом он произносил какой-то бессвязный поток слов. Конь забеспокоился: он было дернулся, метнулся прочь, но сильная рука Самуила удержала, тогда Ветер тревожно зафыркал, не поддаваясь на уговоры хозяина, но потом затих, покорился. И Кайя только увидела, как неестественно взметнулась рука Самуила. Конь странно дернулся, и из его шеи брызнула кровь. Самуил спрятал клинок и, прислонившись губами, жадно пил…
– Тише, тише, – успокаивал он коня, и голос его был довольный, благодарный, но с какой-то дикой хрипотцой. И будто не его вовсе. Чужой.
– Добрый Ветер, хороший Ветер. Напоил. Спасибо.
Он обернулся к детям.
Чьё это было лицо?
Страшное лицо!
– Идите быстрее. Пейте. Ветер поит нас.
Он вытер рукавом испачканные губы, и снова это был обычный Самуил, но Кайя навсегда запомнит его лицо: эти расширенные, будто обезумевшие зрачки, опьяненные от глотка крови. Будто с этим глотком он впитал в себя дикого зверя, что схватил его душу мохнатой лапой и заставил забыть всё то, что служило для него непререкаемым законом. Будто это, а не нарушенный обет, и есть настоящее осквернение.
