Генри Уильямс очнулся на полу своей маленькой квартирки в лондонском Сохо1 на Бейтмен-стрит. Все, что он помнил, так это вечер и начало ночи в пабе на углу, где он как обычно начинал с пары пинт пива, заканчивая вечер стаканами шотландского виски, проваливаясь в небытие после полуночи, обнаруживая себя дома наутро, каждый раз понятия не имея каким образом он там оказался. В голове Генри мелькали подозрения, что, живя на улице с таким названием, все, что его связывает с Бэтменом – это ночная жизнь, покрытая завесой тайны для всех, включая него самого. Разве, что бармен, неизменно играющий роль его дворецкого, знал во всех подробностях как именно Темный Рыцарь добирается ночными улицами этого квартала до своей «пещеры» на втором этаже старого маленького лондонского домика, соединенного общими стенами с такими же старыми и малоэтажными соседними домами. По факту, это была не квартира, а скорее этаж в таунхаусе с общей кухней, первый из этажей которого занимал его сосед – эксцентричный шотландец Рой Синклер. Аренду они делили пополам. Рой и Генри немного дружили, но совсем не походили друг на друга. Генри был кудрявым брюнетом, одевающимся в костюм с рубашкой, старый, но элегантный. Он вырос в Лондоне и закончил в свое время художественную школу. Живописью он занимался и по сей день. Картины его продавались не часто, но он не терял надежды, занимаясь именно тем, чем и хотел заниматься в своей жизни. Это уже являлось тем богатством, которое невозможно приобрести ни за какие вклады и дивиденды. Генри любил искусство и частенько посещал картинные галереи и Британский музей, находящийся в шаговой доступности от него. В шаговой доступности для Генри, по правде, был весь Лондон, что было весьма удобно для того, кто не способен оплатить поездку на кэбе2. Генри находил удовольствие в малом, не имея многого: прогулка по лондонским улочкам, парки, музеи, набережная Темзы, вечерние посиделки в пабе…
Рой был совсем другим. Вечно навеселе и не только лишь от спиртного. Лохматая рыжая голова, красные штаны в обтяжку, делающие его тощие ноги нелепыми на вид, как у цапли, да еще и показывающие на пояснице неопрятно торчащие трусы всевозможных окрасов и фасонов (иногда они были даже отнюдь не мужскими); какой-нибудь смешной свитер, а летом футболка с похабными надписями или названиями британских панк-рок групп. Его знал весь район, ведь он был должен пару фунтов в каждой лавке и каждом пабе, но все удивлялись откуда у неработающего Роя были деньги на аренду квартиры в Сохо. Тоже самое можно было сказать и про Генри, но он хотя бы отдавал за аренду большую часть своих доходов с продажи картин. Рой, как было известно всем, не работал никогда в жизни. Иногда они вместе выпивали в пабе, чаще по отдельности, ведь Генри любил тишину и спокойствие, а Рой предпочитал шумные места и большие компании странных на вид и по поведению бывших молодых маргиналов из 70-х годов, а ныне, в 90-е, рано состарившихся телом, но не душой пропойц и чудаков.
Генри встал с пола, осмотрел свой потертый пиджак и, обнаружив липкие следы пролитого на брюки стаута, заковылял в ванную комнату, чтобы застирать пятно. Не мешало еще и освежиться под душем. Сделав свои утренние дела, он спустился на кухню, располагавшуюся на первом этаже, во владениях Роя, и обнаружил его самого за приготовлением яичницы. Блюда Роя всегда были уникальными и ему следовало бы открыть свой ресторан, если бы их можно было есть.
– Это еще что? – поморщился Генри, глядя на два яйца, жарящиеся в кастрюле с пивом и сельдереем.
– Глазунья, – гордо ответил довольный Рой.
– Почему так воняет?
– У нас закончилось масло, а за запасом пива я слежу, как за своим геморроем. В конце концов, чем пиво – не масло? Раз в пиве тушат кролика, то чем хуже в нем потушить нерожденных петушков?
– Потому что яичницу жарят, а не тушат, – устало ответил Генри.
– Но ведь петуха же тушат в вине? Но то французы. А у нас в Англии мы предпочитаем пиво. Яйца – те же петухи, просто еще недостаточно выросшие.
– Это совсем не тоже самое, Рой.
– Это даже лучше, как говядина и телятина. Телятина нежнее и всегда дороже. А яйца – это куриная телятина. Ну, попробуй же! – Рой закончил готовку и переложил свой шедевр на тарелку.
Генри был голоден, невзирая на тошноту, уже зная, что как бы тебя ни воротило наутро от еды, полный желудок всегда беспокоит меньше пустого. Он поковырял вилкой тушеную в пиве яичницу с сельдереем, попробовал на вкус… В вине было бы куда лучше, яичница в пиве отдавала горчинкой, но на удивление была съедобна.
– Ну как? – поинтересовался Рой.
– Вполне сносно, спасибо, – вяло ответил ему Генри.
Рой уплетал яичницу за обе щеки, запивая ее оставшимся от его великой готовки ирландским стаутом. Закончив трапезу, Рой громко рыгнул, похлопал себя по животу, и изрек: «Ну, пора бы и на боковую». Первую половину дня он предпочитал отсыпаться, а во вторую кутить. При данных обстоятельствах «завтрак на ужин» был для него регулярной рутиной, хоть и совпадал с астрономическим завтраком большинства англичан. Рой ушел в свою спальню, а Генри налил себе чай с молоком и тремя кусками сахара, пытаясь прийти в себя после вчерашнего вечера. Утром Генри никак не мог пить, а потому не мог и творить. Начиная пить около трех пополудни, он писал картины и заканчивал работу ближе к девяти вечера, когда выпивал слишком много, чтобы держать кисть в руке. Тогда он шел в паб за пивом, а после и виски, чтобы отключиться и начать свой «день сурка» наутро заново. Утром он любил гулять по городу, устраиваясь в парках на лавочке, чтобы попить кофе и почитать на свежем воздухе, пока Рой спит, а общественная мораль предосудительно смотрит на него с небес, карая зорким взглядом каждого, кто осмелится пить спиртное до обеда. «Наверное, – думал Генри, – если бы в нашем обществе исторически превалировали «совы», а не «жаворонки», то пить с утра было бы нормальным, а вечер оставался бы для труда и бодрых духом тел и дел». Но исторически превалировали «жаворонки», трудящиеся в поле с утра, пока солнце освещает их «поле труда», прошу прощения за тавтологию, пьющие медовуху и пиво в темное время суток, когда они не могли сделать ничего полезного. Разве что женщины могли ткать, шить и вязать при свечах, поэтому то, наверное, мужчины и больше пьют. Чисто техническая причина. Представим, что исторически превалировали бы «совы». Крестьяне и рабочие вставали бы в середине дня, шли вспахивать поле и ковать серпы. Трудовой день бы заканчивался часа через три или пять, в зависимости от времени года (лето бы в таком случае все ненавидели), а бедные коровы и козы, которых нужно покормить и подоить, изнывали от голода и налитого вымени. Думается, что такая производительность труда свела бы к минимуму весь технический прогресс нашей цивилизации, а пить молоко из вымени научились бы деревенские кошки, охраняющие амбары от грызунов. В таком случае, все молочное хозяйство стало бы работать исключительно на кошек, которые бы плодились в бешеном количестве, а грызуны съели бы весь урожай, раз сытые кошки валялись бы пушистыми пузиками вверх, вдоволь наевшись с утра молока. Такой режим дня низвел бы наш вид до состояния пещерных людей и нам снова пришлось бы вставать рано утром на охоту, ибо раннее утро – самое продуктивное время для охоты на животных (потому нас и будят наши домашние кошки с раннего утра, они как бы говорят: «Вставай, пора идти ловить для меня курицу в пакете и тунца в банке, где бы ты их там ни ловил»). Получается замкнутый круг, всегда ведущий нас к раннему пробуждению в 6 утра, чтобы пойти на темную автобусную остановку, ведущую нас в мрачный офис в Сити, освещаемый лампами дневного света, как бы указывающими нам, что ничего общего с реальным дневным светом мы не получим в этом угрюмом помещении, где мы будем иметь максимум депрессии от нудного однообразного труда, которую мы разбавим в стакане скотча в темном пабе, выйдя вечером с работы в такой же непроглядной темноте, в какой мы на эту работу прибыли утром. К счастью для Генри, он был избавлен от сей мирской суеты и занимался тем, чем мечтал заниматься, – был свободным художником. «Свободным художником» можно быть и не умея рисовать. Можно писать книги, можно играть на гитаре на перекрестке двух улиц, но единственное, что ты не получишь от этой работы, так это деньги. Только политики, занимающиеся любимым делом, имели деньги от своего творчества. Но чтобы не быть проституткой от искусства, таким политикам всегда приходилось становиться диктаторами. Самый известный диктатор тоже был художником, который весьма неплохо писал картины, единственное, что он не умел писать, – это портреты. Поэтому то он и не смог визуализировать каким будет его собственный портрет в истории человечества. Но, думаем, что это его мало волновало. Настоящие художники думают не о деньгах или славе, а лишь о том, что они сами желают воплотить в жизнь, сотворить, как изменить мир и подарить людям то, что они хотят подарить, желания самих людей для них не имеют никакого значения. Но Генри умел писать картины и делал это искусно. Он лишь родился не в то время. Он жил в 90-е годы ХХ века, а это слишком поздно, чтобы сделать что-то новое. Нет, человек может сотворить в 90-е годы новые технологии, программы. Но он не может сотворить новую мысль, новую идею. Все мысли и идеи, что были доступны нашему виду на его уровне эволюции мышления, уже были высказаны и перевысказаны много раз. Все сюжеты, в основе своей, уже были написаны. Все, что мы можем придумать новое – это пережевывание старой жвачки из травы, которую уже выплюнула корова и жует ее как новую. Но это не только та же трава, но и та же самая слюнявая пережеванная жвачка. Представьте, что вам приходится отдирать чужую жевательную резинку, прилепленную под школьной партой, чтобы насладиться вкусом сладкой мяты или «бабл-гам». А до вас ее отдирали уже сотни раз, жевали и лепили под ту же самую парту. И это единственный вариант, который вы имеете, чтобы вкусить аромат жевательной резинки. То же самое испытывают все «художники». Они придумывают новые сюжеты, на любую тему, будь то картины, фильмы или книги, но всегда находятся люди, которые скажут: «Это похоже на…», «Это уже было в…». Да, все уже было. Все было у Шекспира, Уайльда, Толстого, Ремарка, Диккенса, Достоевского, Гомера, Платона, Аристотеля, Шопенгауэра, Гюго или в Симпсонах. И что с того? Все уже было когда-то и все когда-то будет. Это и есть наша с вами жизнь. Может она и не самая свежая, зато она есть. Как тухлая рыба третьей свежести на рынке Новосибирска. Дешевая, вонючая, но доступная, если отстоять очередь в два часа. Стойте очередь и радуйтесь тому, что имеете. Какой смысл радоваться тому, что у вас нет? Так делают только художники.
